Архангелы и шакалы - Казимир Дзевановский

Миллету 28 лет. Его отец был американским дипломатом, семья долго жила за границей. Николас Миллет родился в маленьком городке Ричмонд в штате Нью-Хэмпшир. Впоследствии семья уехала в Пекин, где Миллет находился до начала войны. Во время войны он жил в Чили, а с 1945 года – снова в Китае, в Кантоне. Училища для иностранцев там не было. Николас поэтому имел много свободного времени. Он читал. Среди прочитанных им книг было несколько о Египте. Они заинтересовали его. Но в 1948 году, когда Китайская Народная Армия приближалась к городу, все американцы эвакуировались. Семья Миллет переехала в Австралию, где Николас окончил среднюю школу. Потом его отправили в Чикагский университет, где он стал изучать египтологию под руководством известного египтолога доктора Сили (теперь Сили ведет раскопки рядом, в трех километрах отсюда, и живет на судне, пришвартованном против Бал-ланы). В 1956 году Миллет получил первую ученую степень. В 1959 году Миллету дали стипендию, которая позволила ему впервые отправиться в Каир. Он начал работать в экспедиции доктора Симпсона в Тошке.

Миллет впервые руководит экспедицией и ведет самостоятельные исследования. В то же время это первая экспедиция Американского исследовательского центра в Каире, сотрудником которого является Миллет.

– Лишь когда начался этот «нубийский бизнес», – рассказывает американец, – нам удалось достать не много денег на исследования. Мы искали место, где можно было бы предпринять комплексные исследования, где находились бы и могильник и город. Гебель-Адда – идеальное место. Я отобрал несколько человек из тех, кто работал у Симпсона. А некоторых я заполучил из США – молодых стипендиатов, в том числе англичан, шведов, швейцарцев, немцев. Но живем мы неважно...

Экспедиция финансируется Бостонским университетом и из частных источников. Жертвователи не очень щедры.

– Мы бедны, – говорит Миллет.

Фронт работ в Гебель-Адде очень велик. Прежде всего, это могильник, на котором трудятся рабочие. Огромное кладбище, свыше трех тысяч погребений – мероитских и культуры X. К сожалению, все могилы были когда-то разграблены. Куда ни взглянешь – всюду скелеты; некоторые очень хорошо сохранились, на них видны остатки волос и даже кожи; торчат вытянутые руки, скорченные ноги. Жуткое зрелище. Странный контраст: молодые американцы, любители поплавать и потянуть виски, – и уйма мертвецов. Среди могил ходят девушки. Я обратил особое внимание на Джулию Грин, красивую, статную блондинку. Она работает в качестве field supervisor – надзирательницы полевых работ. Рабочие распевают в ее честь импровизированные песни. Я не пою, так как не умею, зато снимаю. Ветер, в воздухе несутся облака пыли. После нескольких первых кадров, на которых я пытаюсь запечатлеть юбки американок, трепещущие над открытыми погребениями, кинокамера отказывает. Только старый, добрый фотоаппарат «Зоркий» продолжает работать безупречно.

Вместе с Миллетом взбираемся на вершину холма, где находятся руины города, окруженного мощной стеной мероитской эпохи. Стена разрушена, но по ней видно, что город был сильно укреплен. Здесь заняты лишь несколько рабочих, производящих так называемые зондажи (разведочные шурфы), – они раскапывают тут и там землю на глубину один-два метра и просто смотрят, что находится внизу. Более тщательные раскопки начнутся лишь в будущем году. Сюда вода не дойдет так скоро, зато могильник внизу будет сразу затоплен.

Из старого города открывается необыкновенный вид. Нужно постараться сохранить его в памяти, чтобы зимой в Польше было о чем вспомнить. Справа, у подножия горы, – белые палатки рабочих. Здесь живут 70 человек, остальные приезжают каждое утро из Балланы по реке. Нил окружает гору дугой. Далеко на горизонте видны скалы Абу-Симбела. На противоположной стороне, на другом берегу, – узкая полоса пальм, дальше – скалы. Ярко-зеленая обширная гладь воды. Порой из нее выныривают, метнувшись серебряной искрой, какие-то крупные рыбы, а быть может, и крокодилы. Слева – могильник с работающими на нем людьми, и белый пароход у берега, и снова скалы. На Ниле расположен большой остров, поросший камышом. А вокруг – пустыня. Взору открывается пространство, пожалуй, в несколько десятков километров, видимость в это раннее утро прекрасная, воздух прозрачен и неподвижен. Оторваться от всего этого нелегко. Остаюсь здесь, объясняя, что должен выждать, пока солнце не поднимется выше, чтобы сфотографировать могильник сверху. Миллет уходит, а я сажусь на отколотый обломок какой-то стены и гляжу. Стоит абсолютная тишина, как в горах, не слышно даже гомона птиц. Лишь изредка с противоположной стороны доносится рев осла. На этом расстоянии его трудно отличить от пароходного гудка. Но на реке не видно ни одного парохода. Только на фоне пальм бесшумно скользит парус фелюги.

Сзади – руины. Как обычно в этих краях, наверху – горстка глинобитных арабских домиков, а под ними – седая старина. Известно, что здесь находится мероитская крепость и город. Холм, господствующий над всей округой и преграждающий путь в Египет, был, несомненно, укрепленным пунктом или крепостью для войск фараонов. Поэтому раскопки сулят много интересных находок. Возможно, что эти молодые люди добьются в конце концов большого успеха. А он им так необходим. Без яркого успеха нечего и мечтать о том, чтобы обеспечить себе непрерывную работу и подходящие условия.

– Мы бедны! – говорит Миллет.

Дело в том, что, хотя в Нубии работает много экспедиций из США, тем не менее ни одна из них не финансируется государством, – все они получают необходимые средства от отдельных университетов, филантропических организаций или даже из частных источников. Общего для всех американских экспедиций стандарта не существует: одни богаты, другие бедны. Поэтому успех им необходим как воздух. Но Миллет и его люди – добросовестные ученые. Они знают, что город может еще подождать, зато могильник находится под угрозой. Вот почему они ведут раскопки внизу, откладывая возможные успехи на будущее.

Около 10 часов жара заставляет меня спуститься с холма. Здесь нет ни одного тенистого уголка, где можно было бы укрыться. Нужно идти вниз, хотя так не хочется уходить отсюда. Открывшееся мне поразительное зрелище убедило меня (если я вообще когда-либо сомневался), что Нил – это единственная и несравнимая река за многие тысячи лет, по сей день почитаемая как божество. Вот она Река, как ее попросту называют местные жители. Говоря так, они понимают, о чем речь. Теперь понимаю и я.

На пароходе второй завтрак – чай и снова гренки с джемом. На палубе – легкий сквознячок, приятная прохлада. На месте раскопок остались только те, кто сегодня дежурит. Все остальные расселись вокруг большого стола, поставленного на корме парохода под полотняным навесом. Скэмлоун диктует что-то машинистке Айлин Мейер, ямайчанке, жене немецкого архитектора Мейера, тоже участника экспедиции. Они познакомились во время учебы в США. Сестра Миллета, Люсия, занята реставрацией древнего мероитского пояса, прекрасно, между прочим, сохранившегося и сверкающего яркими красками. Сбоку на столе лежат две кем-то оставленные книги. Одна из них – «Газали-монастырь в Северном Судане». Другая – Эллери Куин «Девственная наследница – мотивы убийства: месть, страх и... 15 миллионов долларов!»

Тишина и покой! К несчастью, появляется инспектор. Он уже убедился, что у меня нет фунтов, а поэтому не трогает меня. Зато болтает без умолку, то про себя, то обращаясь ко всем.

– Сегодня воскресенье, – тараторит он, – в Каире многие идут в церковь, это христиане, а мы здесь, здесь полно скелетов и горы, и река, и пальмы, и мистер Миллет, и мисс Люсия, и этот поляк, и берег, и фелюги, и пароход, и могилы, и камни... Ах, ха, ха, ха!

Хлопает себя по ляжкам, подпрыгивает и болтает, болтает без умолку. Ударился в поэтику песен, распеваемых рабочими-арабами и часто заканчивающихся бесконечными перечислениями. Это бывает красиво, но инспектор меня решительно раздражает. Даже бородатый Скэмлоун, обычно тоже болтливый, брызжущий юмором и сыплющий анекдотами, теперь молчит, склонившись над камнем, на котором едва видна надпись. Он мажет камень какой-то жидкостью, в результате чего знаки проступают более отчетливо. Кто-то присоединяется к Скэмлоуну, тоже пытается дешифровать надпись, но это дается с трудом. Стоит тишина, только инспектор монотонно, типично по-арабски (ошибиться здесь нельзя) продолжает свои перечисления, хлопает себя по ляжкам, порой хохочет. Наверное, мы ему кажемся мрачными, безнадежными нелюдимами. Кто видел, чтобы мужчины сидели молча? Разве им нечего сказать?

Делаю записи и стараюсь не слушать. Стоит жара, а жара действует на меня усыпляюще. Так проходит время до обеда.

– Алло, мистер! Алло, мистер!

Меня зовет симпатичный, широкоплечий египтянин, выполняющий на судне функции электромеханика. Он обслуживает электродвижок, дающий свет, а также занимается обеими моторками. Нам предстоит плыть в Абу-Симбел. Это недалеко; с судна Миллета не видно, правда, скал, в которых высечен храм, зато они хорошо просматриваются с вершины холма. Меня охватывает какой-то подъем, нетерпение, любопытство, что-то вроде смирения и одновременно радости. Мне знакомо это чувство. Я испытывал его, когда впервые шел смотреть Сикстинскую капеллу, когда первый раз высадился на Виа Аппиа или приехал в Байрёйт на вагнеровский фестиваль. Об Абу-Симбеле я слышал не меньше, чем об этих местах. Издавна мечтал я увидеть необыкновенный храм до того, как произойдет потоп.