Архангелы и шакалы - Казимир Дзевановский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У моих товарищей глаза светятся радостью. Их многомесячное отшельничество близится к концу. Вскоре они поедут в Каир, в большой город, где будут щеголять в белых сорочках с галстуками, ходить в кино, гулять при свете неоновых огней. Они уже соскучились по благам цивилизации. Я – нет. Видно, я не пробыл здесь достаточно долго. Глядя вслед исчезающим вдали всадникам, не могу отделаться от мысли о предстоящей гибели этой страны, от чувства сожаления. Так хотелось бы когда-нибудь опять увидеть Нубию, но я знаю, что это невозможно. Знаю, что уйдут под воду не только селения, пальмы, камни, памятники старины и церкви, но также и те чудесные две недели, которые я провел здесь, – столь необычные, непохожие на все другие, как мраморные стелы, покоящиеся в хмурых, каменных кладовых церкви в Фарасе.
Участники экспедиции еще вернутся сюда осенью, чтобы снять со стен остальные фрески и отправить их в свет. Половина фресок останется в музее в Хартуме, половина уедет в Варшаву. Какие? Вопрос сложный. Решено, что в первую очередь будут поделены те фрески, которые в известной мере повторяются. Стало быть, в Варшаву попадет, очевидно, часть изображений богородиц и архангелов. Но приходится считаться и с принципом неделимости ансамблей, составляющих одно целое. Так обстоит дело, например, с найденными портретами епископов. И еще один момент: памятники неповторимые, уникальные должны остаться в Судане. Задача, таким образом, весьма затруднительная: нужно сделать так, чтобы никто не почувствовал себя обделенным, чтобы все получили, что им принадлежит по праву.
А затем фрески проделают длинный путь. В 1965 году они окажутся в варшавском музее на Иерусалимских аллеях[65]. Иерусалимские аллеи... Какими далекими они кажутся отсюда, как трудно их здесь себе даже представить.
Нужно трогаться в путь. Участники экспедиции еще вернутся сюда осенью. Я уже не вернусь.
Глава десятая. Река
Мое пробуждение в тот день было необычным. Я выглянул через круглое окошко-иллюминатор парохода, который стоял у берега. Уже одно то, что я спал в каюте, казалось удивительным после стольких дней, проведенных на краю самой большой пустыни в мире. Но то, что я увидел через иллюминатор, было еще необычнее: на берегу лежало множество скелетов – черепа, ребра, берцовые кости, зубы, челюсти и позвонки. Жуть, да и только. Скелеты заглядывали в мой иллюминатор, чуть ли не стучали костяными пальцами в стекло. Злобно ухмыляясь, они словно забавлялись моим изумлением. Целое кладбище скелетов. Итак, первое впечатление было тягостным, хотя я оказался в одном из прекраснейших мест, которые мне приходилось когда-либо видеть. Но об этом я скажу несколько позднее, а сейчас вернусь к событиям последних дней.
Я выехал из Фараса, расставшись с участниками экспедиции, которые были заняты завершающими работами в кампании этого года: упаковкой снаряжения, обеспечением сохранности склада, где были сложены снятые фрески, свертыванием лагеря. В безоблачном суданском небе палило летнее солнце, жара достигала такой степени, о которой мы в Польше не имеем никакого представления. В эту пору проснулись уже все змеи, скорпионы и остальные пресмыкающиеся. Раскопки вести больше было нельзя. Рабочие ушли. Первым из состава польской экспедиции из Фараса уехал профессор Рогальский. Вслед за ним – профессор Михаловский. Вскоре после отъезда руководителя экспедиции тронулись в путь и все рядовые ее члены. Непокульчицкий уехал в Дейр-эль-Бахари близ Луксора, где поляки – инженеры Домбровский, Коллонтай и магистр Домбровская – работают над реконструкцией храма царицы Хатшепсут. Остальные отправились в Каир, чтобы после нескольких дней отдыха, заполненных посещением кинотеатров и магазинов (нужно обновить износившийся за время кампании гардероб; на раскопках одежда неимоверно портится!), заняться раскопками в Дельте, в Телль-Атрибе.
В то время как наша экспедиция складывала свои пожитки в Фарасе, я отправился по следам «интернационала ученых», которые прибыли сюда чуть ли не из всех стран мира. Это не преувеличение. Район длиной в 500 километров по обеим сторонам Нила буквально кишит иностранными учеными. В период зимней кампании 1962/63 года в Суданской Нубии работали следующие экспедиции:
франко-аргентинская в Акша, где француз профессор Веркуттэ и аргентинец профессор Розенвассер работали над исследованиями египетского храма эпохи Рамсеса II, а также могильника культуры А;
Ганского университета, руководимая англичанином профессором Шинни, крупным авторитетом в области африканской археологии, и занятая в западной части Серры, где находятся важнейшие археологические памятники, относящиеся к мероитской эпохе;
университета штата Нью-Мексико (США) в Тамра;
испанская (Мадридский университет) в Аргине близ Вади-Хальфы, где были обнаружены мероитские город и могильник;
университета штата Колорадо (США) в южной части Аргины;
английская экспедиция профессора Эмери в Бухене;
польская в Фарасе;
экспедиция из ГДР под руководством профессора Фрица Хинце, который уже седьмой год собирает в Судане мероитские тексты, в Шейх-эль-Гадире;
французская в Миргиссе, великолепной египетской крепости у второго порога, которая высится на скале над рекой и некогда прикрывала вместе с близлежащей крепостью Дабнарти все пути с юга на север;
бельгийская в Семне;
итальянская, из пизанского университета, в Солебе;
скандинавская, созданная объединенными силами археологов четырех государств, в Дибейре, где находится большой некрополь культуры С;
суданская, руководимая доктором У. И. Адамсом, работающим по поручению ЮНЕСКО, в Мейнарти.
Я нанял в Вади-Хальфе такси – старое «шевроле» с удобным, широким сиденьем и кожаной обивкой, которую, казалось, искусал тигр или нубийский лев. Автомобиль был большим и внушал уважение, но только до той поры, пока не тронулся в путь. С этого момента мое уважение к нему быстро растаяло. Пока он шел по узкой полосе асфальта, ведущей к окраине города, еще можно было терпеть. Но вот асфальт кончился и началась глинистая, ухабистая дорога с твердой колеей – тут стало твориться нечто невообразимое. Когда водитель, вынуждаемый к тому крупными выбоинами, сбавлял ход и ехал на второй или первой скорости, изнутри машины, откуда-то из-под ее пола, раздавались завывание и пронзительный скрежет. Все это сопровождалось столь ужасной тряской, что у меня, старого автолюбителя, мороз пробегал по коже. Коробка скоростей «шевроле» находилась, должно быть, во власти нечистой силы, на которую переключение на первую скорость действовало как ладан на черта. Автомобиль сотрясался от отвращения, и казалось, что он неминуемо испустит дух или станет дыбом. И тем не менее... он шел. Мы выехали из города, миновали аэродром с единственной бетонной полосой, протянувшейся среди голых песков, и въехали в пустыню. Горы подступали здесь к реке на расстояние нескольких сот метров, окружали Нил тесным обручем, словно угрожая задавить его. Вскоре мне предстояло убедиться, как немного не хватает, чтобы им это удалось. Мы врезались на нашем неуемном автомобиле в прибрежный песок, в барханы, покрытые пальмами и крохотными возделанными участками, и стали с трудом выискивать тропы, по которым удалось бы пробраться дальше. В конце концов мы очутились на берегу, напротив большого острова, на одну треть заросшего пальмами, – две другие трети занимал песчаный холм, похожий на холм в Фарасе.
За островом, с левой стороны, открывалось грозное зрелище: Нил боролся со скалами за свое право на жизнь. Черные скалы обступали реку со всех сторон, хватали ее за горло, давили. Река была словно покрыта скалистой сыпью. Между остроконечными глыбами протискивались десятки стремительных ручьев. Придавленная река, однако, не поддавалась. Здесь нет, в сущности, Нила, а есть лишь множество извилистых мелких речушек, с водоворотами и водопадами, использующих каждую расщелину, чтобы вырваться на свободу. Это второй порог, прославленное препятствие, которое преградило путь галерам фараона в их плавании на загадочный юг, а также стало поперек пути канонерок лорда Китченера, когда он собирался подчинить английскому владычеству страну, кажущуюся издали дрожащей дымкой в раскаленном мареве.
Перед самым порогом, но уже на спокойной воде, как бы с облегчением вздыхающей после тяжелой борьбы со скалами, высится остров Мейнарти.
Когда в 1895 году археолог Квибелл исследовал одну из гробниц эпохи Среднего царства, находившуюся под храмом Рамессеум в Луксоре, он нашел там папирус, который вызвал немалую сенсацию в археологическом мире. Это был полный список египетских крепостей в Нубии. Папирус был, очевидно, документом, составленным для фараона или какого-то подобия древнеегипетского генерального штаба. Многие из содержащихся в списке крепостей удалось сразу отождествить с современными. Но оставались и загадки. Одной из них был Икен – название, которое в списке фигурировало вслед за крепостью Бухеи. Где же был расположен Икен? Тщательный анализ привел к выводу, что единственным местом, где мог находиться Икен, является небольшой современный населенный пункт Кор, лежащий у самого порога, у подножия горы Гебель-шейх-Сулиман, о которой я уже писал во второй главе. Именно там были обнаружены следы древнеегипетских укреплений, а также какое-то здание, бывшее, вероятнее всего, резиденцией наместника, и наконец, нечто вроде высеченного в скале искусственного порта. Сомнение вызвало лишь то, что стены укреплений в Коре слишком уж слабы и значительно отличаются от стен остальных крепостей. Не обнаружено здесь также храма, а между тем Лесли Гринер пишет: «Храм был столь же непременным атрибутом крепости, как гарнизонная церковь при современных британских казармах». Ученые выдвинули поэтому предположение, что Кор был только торговым складом, станцией на пути, ведущем через второй порог. Но тут же рядом находился остров Мейнарти. Именно здесь, скорее всего, и была крепость.