Румбы фантастики - Виталий Севастьянов

— Но все же кое-какая разница есть, — так же осторожно сказал пан Пепел. — Ведь музыка — это не рациональная система знаний о мире, построенная на какой-то исходной аксиоме, например, на той, что предметы в мире автономны друг от друга, а какое-то другое знание — интуитивное, подсознательное, чувственное, внелогическое, не связанное с какими-то исходными посылками.

— Мы и сами-то толком не знаем, какую информацию о мире несет музыка или поэзия, а хотим, чтобы эту информацию обнаружил в них кто-то другой! — возразил Мельников.

— А может быть, как раз эта-то информация и является понятной для всех живых и чувствующих существ Вселенной? — мягко поблескивая глазами, проговорил пан Пепел. — А?

Академик Мельников посмотрел сначала на меня, потом на пана Пепела. Затем подошел к селектору и нажал клавишу.

— Начинайте передавать им Баха! — негромко сказал он. — Что передавать? Передавайте все подряд! Возьмите в фонотеке полное собрание записей и транслируйте с самого начала! Ясно? — И, повернувшись к нам, добавил: — Может быть, Стас и прав. Что ж, давайте ждать. Больше нам ничего не остается.

В раскрытое окно из-за густых сиреневых кустов проникал не разделимый на отдельные звуки шум большого города. Шли мгновения жизни. Щелкали, словно пролетающие сквозь регистрационное устройство элементарные частицы. Мягко и неразделимо катились, как растекающееся по столу масло. Двигались, словно сцепленные воедино великие звуки бессмертного Баха, в которых жили лучи, бьющие в разноцветные окна торжественных готических соборов, и белые паруса уходящих в таинственную океанскую дымку каравелл, костры из книг и высокие залы библиотек, заросшие травой, спящие под горячим июльским солнцем полустанки и мартеновские огни первых пятилеток, высокое счастье любви и черное горе предательства, вера и надежда, трудные пути рождения древней и юной Земной цивилизации.

Разбросанные по чудовищным холодным Вселенским просторам галактики слушали Баха.

Мы не слышали, когда вошла Геля.

— Геннадий Иванович, — сказала она, — сейчас из Института Материи звонил Скворцов, он с вами соединиться не мог, звонил в приемную и просил срочно передать вам, что инопланетяне прекратили преобразование материи.

Видимо, на наших лицах было что-то странное, потому что Геля удивленно вздернула брови и раздельно повторила:

— Скворцов просил передать, что инопланетяне остановили свои преобразования.

— Станислав Александрович, вы не забыли о своем обещании? — вдруг повернулась она в мою сторону.

И мне показалось, что она… волнуется.

Исчезновение Филиппа Гудзарди

Это случилось утром в здании Главного управления полиции.

Мы стояли вместе с моим коллегой старшим уголовным инспектором Авой Гарднером в холле второго этажа, с удовольствием затягиваясь сигаретами, и неторопливо беседовали.

Я находился в блаженном состоянии безопасности, которого в последнее время мне почти не приходилось испытывать.

Я ощущал опасность всегда, везде — в патрульной машине и в своей собственной квартире, добираясь со службы домой и входя в вертящиеся двери государственных учреждений. Опасность, направленную не только лично на меня, но и на любого другого человека, которую я, по своему служебному и человеческому долгу, должен был заметить, предотвратить или помочь избежать ее. Это заставляло меня все время находиться в нервном напряжении и беспрестанно, словно радар, прощупывать и прощупывать взглядом, всей поверхностью кожи то, что происходит вокруг. И, как правило, мое ожидание оказывалось не напрасным.

Но здесь, здесь в недрах огромного здания Главного управления полиции, я чувствовал себя в абсолютной безопасности, словно защищенный всей мощью республиканских полицейских сил.

Наш разговор с Гарднером, естественно, носил профессиональный характер, то есть был посвящен непрекращающемуся росту беловоротничковой, организованной, общеуголовной и черт еще знает какой преступности. Таким путем мы добрели до сенсаций газетной уголовной хроники последних дней — таинственного исчезновения восходящей звезды киноэкрана Филиппа Гудзарди, двадцатидвухлетнего атлета с внешностью юного греческого бога. Филипп исчез из своей виллы, расположенной в привилегированном районе города, не оставив никаких следов, которые хоть как-нибудь могли бы объяснить происшедшее. Все поиски, предпринятые с того времени, не принесли никаких результатов.

— Говорят, ты был знаком с ним? — спросил меня Гарднер.

— Немного. Мы две недели вместе катались на лыжах в Вермонте. И после этого виделись раза два. Неплохой парень. Мне он даже нравился. Но — баловался наркотиками… И, знаешь, по-моему, водил знакомство с мафией. Во всяком случае, в Вермонте к нему наведывались какие-то явно темные личности, — уж мне ли не знать эту публику! Я даже говорил ему об этом… Предупредил, что такие связи до добра не доводят. Но он, видимо, меня не послушал… И вот, как видишь… Я уверен, это их рук дело!..

Я стоял у перил парадного входа Главного управления полиции, смотрел, как внизу, в зале первого этажа, не спеша проходят чиновники, и наслаждался безопасностью… И вдруг что-то заставило меня повернуть голову в направлении темного, по сравнению с залитым солнцем холлом, длинного коридора, уходящего куда-то в необозримые недра здания. Там, шагах в двадцати от меня, возвышался… Филипп Гудзарди с какой-то странной застывшей полуулыбкой на красивом лице юного греческого бога со здоровым румянцем игрока в бейсбол.

На нем была белая спортивная майка с какой-то надписью четким ярко-красным шрифтом, какую можно приобрести за гроши в любом магазине, расположенном рядом со студенческими кэмпусами, а поверх нее наброшена толстая зимняя болоньевая куртка какого-то грязно-болотного цвета с болтающимися концами шнура, продернутого через ее нижний край.

Как в таком виде его мог пропустить полицейский пост на входе? — вот что было самой первой мелькнувшей у меня в голове мыслью. Человека, одетого таким образом, — именно, как самый последний бродяга — представить себе в коридорах Главного управления полиции — ее святая святых — было просто немыслимо!

Но даже еще до того, как у меня мелькнула эта мысль, я кожей, инстинктом, выработанным за годы работы в полиции, ощутил ту самую опасность, которой всегда боялся и ждал, ждал всегда, везде, но только не здесь. И поэтому она прямо-таки парализовала меня…

Филипп со странной улыбкой смотрел на маленького, недостающего ему даже до груди, человека. Я видел его со спины, но я сразу почувствовал в нем своего клиента, и его присутствие здесь было еще более невероятным, чем присутствие Филиппа.

Внезапно Филипп, который никогда не мог ударить человека, подпрыгнув, нанес коротышке страшный удар ногой в лицо… Человек отлетел к стене, в мгновение все его лицо залила кровь.

На удивление, несмотря на такой удар, он почти сразу вскочил на ноги. Уж я-то знал, что такой удар из себя представляет! В один из первых дней моей работы в полиции я испытал его на себе. После чего я потерял сознание и пришел в себя с поломанной верхней челюстью, полным ртом соленой крови и осколками зубов и кости, воткнувшимися в нёбо…

В это время в руке у маленького человека блеснуло лезвие ножа, такое маленькое — два дюйма, не больше — и широкое, словно блесна для подледного лова.

Наверное, я мог бы броситься на человечка — ведь он стоял ко мне спиной — и выбить нож, но я этого не сделал. Не сделал потому, что был явно не способен к какому-нибудь решительному физическому действию, — мое тело словно бы лишилось костей и стало ватным, и вообще, я не считал нужным рисковать жизнью из-за драки двух каких-то явно преступных личностей, не исключая и Филиппа, дерущегося в Главном управлении полиции, как бандит. В конце концов, здесь были люди, которые по долгу службы должны были вмешаться в развитие ситуации. Я бросился вниз по лестнице и крикнул двум полицейским, стоявшим у дверей за никелированным заграждением: «Там драка с ножом!».

Полицейские показались мне такими маленькими, наверное, предельно низкого возможного для полицейских роста, и такими слабыми, что мне подумалось: Филипп убьет их, как котят, одним ударом.

Но, подняв головы на мой крик, они сразу преобразились, и не успел я перевести дыхание, как они, превратившись в комки мускулов, ринулись с места и невероятно быстро — пулями — промчались мимо меня по лестнице наверх. Нет, я ошибся, ребята были, что надо, и знали свое дело. Не успел я повернуться, чтобы двинуться вслед за ними, как сверху на лестницу вкатился копошащийся клубок: полицейские, маленький человек, Ава Гарднер, еще кто-то, двое или трое наших и посреди них высящаяся, как башня, атлетическая фигура Филиппа. Он размахивал разбитым с одного конца длинным плоским плафоном с трубкой люминесцентной лампы внутри, видимо, отодранным откуда-то прямо с проводами, которые тянулись вслед за ним по ступенькам из коридора второго этажа.