Убийственно тихая жизнь - Луиза Пенни

Гамаш застонал. Бовуар даже сделал движение, чтобы поддержать шефа. Он понимал, как такое зрелище может расстроить истинного почитателя квебекского наследства. Это было святотатство чистой воды.

– Зачем? – спросил Гамаш.

Но смайлики хранили молчание. Как и Бовуар. У него не было ответа, но «les Anglais»[45] всегда удивляли его. Эта комната была еще одним свидетельством их необъяснимого поведения. Молчание затягивалось, и Бовуар почувствовал, что обязан шефу хотя бы попыткой ответа.

– Может быть, ей требовались перемены. Не так ли заканчивают свое существование большинство антикварных вещей в домах других людей? Наши деды продавали их богатым англичанам. Избавлялись от сосновых столов, шкафов, медных кроватей, а покупали всякую дрянь по каталогам.

– Да, – согласился Гамаш. Именно так и обстояли дела шестьдесят-семьдесят лет назад. – Но ты посмотри сюда. – Он махнул рукой в угол.

Поразительный буфет с резьбой в виде алмазных граней, с оригинальной светлой краской был наполнен старинной керамикой.

– А это… – Гамаш показал на громадный уэльский кухонный шкаф. – А это, – он подошел к приставному столику, – стол в стиле Людовика Четырнадцатого, ручная работа плотника, который был знаком с французским стилем и пытался ему подражать. Это же почти бесценная вещь. Нет, Жан Ги, Джейн Нил понимала толк в антиквариате и любила его. Я не могу понять, почему она, с одной стороны, собирала все это, а с другой – красила пол. Но я спрашивал не об этом. – Гамаш медленно повернулся, оглядывая комнату. В правом виске у него застучал молоточек. – Я не понимаю, почему мисс Нил не пускала сюда друзей.

– Разве это не очевидно? – спросил ошеломленный Бовуар.

– Нет, не очевидно. Если она сделала это, значит ей нравился такой стиль. Она наверняка не стыдилась бы этого. Так почему же она никого не приглашала? Можно даже предположить, что это сделал кто-то другой – скажем, ее родители в те дни, когда такие вещи были в…

– Мне не хочется вам это говорить, но мы снова вернулись к тем временам. – Бовуар недавно купил лавовую лампу, но не собирался говорить об этом шефу.

Гамаш поднял руки и потер лицо. А когда опустил их, то увидел комнату, какая могла бы явиться в галлюцинациях. Вот ведь чертовщина.

– Хорошо, скажем, это сделали ее престарелые и, возможно, впавшие в маразм родители, а она почему-то ничего не меняла. Может, не хватало денег, может, в память о них или по какой-то иной причине. Да, выглядит все это ужасно, но не настолько же. В конфуз может ввести, но ничего постыдного в этом нет. Если она несколько десятков лет не впускала сюда друзей, то дело тут не в конфузе, а в чем-то большем.

Они оба еще раз оглядели гостиную. У комнаты были великолепные пропорции, с этим Бовуар не мог не согласиться. Но что с этого – ведь, отправляясь на свидание вслепую, ты не знаешь, хорошенькая или нет твоя будущая знакомая. Ты пока еще не готов представить ее своим друзьям. Бовуар вполне мог вообразить, что чувствовала Джейн Нил. Он подумал, что, пожалуй, ему стоит вернуть в магазин лавовый светильник.

Гамаш снова прошелся по комнате. Есть ли тут еще что-то такое, что ему не полагалось видеть? Почему Джейн Нил, женщина, которая любила своих друзей и верила им, никогда не пускала их сюда? И почему она изменила свое решение за два дня до смерти? Какую тайну хранила эта комната?

– Может, наверху?

– После тебя.

Гамаш задержался у лестницы, оглядел ее – она уходила вверх из задней части гостиной. Стены лестничной клетки тоже были оклеены обоями, на этот раз бархатистыми, бордового цвета. Сказать, что они конфликтовали с цветами, означало предположить, что существуют обои, которым это не свойственно. И тем не менее такой выбор из всех возможных вариантов окраски и стилей был наихудшим. Лестница в клетке, напоминавшей воспаленное горло, вела на второй этаж. Ступеньки тоже были покрыты краской. У Гамаша сердце разрывалось.

На скромном втором этаже располагалась большая ванная и две довольно большие спальни. В спальне, которая вроде была хозяйской, стены были темно-красные. В другой спальне – темно-синие.

Но чего-то в этом доме не хватало.

Гамаш спустился на первый этаж и осмотрел гостиную, потом вернулся в кухню, в прихожую.

– Я не вижу ни мольберта, ни красок. Тут нет мастерской. Где она писала свои картины?

– Может быть, в подвале?

– Спустись проверь. Но я тебе гарантирую: ни один художник не разместит свою мастерскую в подвале. Хотя, если подумать, работа Джейн Нил имеет такой вид, будто ее рисовали в темноте.

– Краски там есть, но мольберта я не нашел, – сказал Бовуар, поднявшись из подвала. – Ее мастерская располагалась не в подвале. Тут есть еще кое-что, вернее, нет кое-чего… – Ему нравилось подмечать то, что не заметил шеф. Гамаш с любопытством посмотрел на него. – Нет картин. На стенах нет картин. Нигде нет.

Рот Гамаша удивленно приоткрылся. Бовуар был прав. Гамаш развернулся на месте, оглядывая стены. Ничего.

– И наверху тоже?

– И наверху тоже.

– Не понимаю. Все это странно. Обои, раскрашенные комнаты и полы, отсутствие картин. Но все же самое странное, что она не пускала сюда друзей. Здесь есть что-то такое, что она не хотела им показывать.

Бовуар плюхнулся на большой диван и огляделся. Гамаш уселся в кожаное кресло, сложил руки на животе и задумался. Несколько минут спустя он поднялся на ноги и пошел вниз. Подвал, так и не доведенный до ума, был наполнен картонными коробками, старыми металлическими бадьями. Здесь же стоял холодильник с винами. Гамаш взял одну бутылку. Данхэмский винный завод. Изготовитель вина с хорошей репутацией. Он поставил бутылку в холодильник и повернулся. Еще за одной дверью была кладовка с консервами. Желе коричневатого цвета, банки с красными и багряными джемами, английские ярко-зеленые маринованные огурчики. Он посмотрел на даты – некоторые прошлогодние, но большинство урожая этого года. Ничего необычного, ничего из ряда вон, ничего такого, чего он не мог бы увидеть в подвале собственной матери после ее смерти.

Он закрыл дверь, сделал шаг назад. В тот момент, когда его спина коснулась грубой стены подвала, что-то впилось в его ботинок. С силой. Это было что-то омерзительное, но в то же время и знакомое.

– Tabarnacle! – вырвалось у него.

Наверху раздался быстрый топот ног, бегущих к подвальной двери. Через мгновение Бовуар ворвался в подвал, держа руку на пистолете, так и не вынутом из кобуры.

– Что? Что тут случилось?

Бовуар так редко слышал брань из уст своего шефа, что действовал без промедлений. Гамаш показал на ногу. К его подошве прикрепилась деревянная дощечка.

– Довольно большая мышь попалась, – с улыбкой сказал Бовуар.

Гамаш нагнулся и снял с ноги мышеловку. Она была намазана арахисовым маслом, чтобы привлечь мышь. Он отер масло с ботинка и огляделся. Увидел другие мышеловки вдоль стены.

– Пара штук попалась, – сказал Бовуар, показывая на перевернутые ловушки, из-под которых торчали тоненькие хвосты и лапки.

– Я думаю, это не она ставила. Я думаю, Джейн Нил ставила вот такие.

Гамаш нагнулся и подобрал маленькую серую коробочку. Открыл и увидел свернувшуюся внутри маленькую полевую мышку. Мертвую.

– Это гуманная ловушка. Она их ловила и выпускала. А эта бедняга попалась уже после смерти Джейн и умерла от голода.

– Кто же поставил остальные мышеловки? Постойте, я знаю. Конечно же Йоланда и Андре. Они здесь были одни чуть не неделю. Вообще-то, они могли бы проверить и гуманную ловушку, – с отвращением сказал Бовуар.

Гамаш отрицательно покачал головой. Насильственная смерть, умышленное убийство – человека или мыши – все еще поражало его.

– Идем со мной, малышка, – сказал он мертвой мыши и пошел наверх.

Бовуар сунул остальные мышеловки в пластиковый мешок и двинулся за шефом.

Они заперли дверь дома и пошли по тропинке сада Джейн, потом по деревенскому лугу. Теперь, когда солнце село, был виден свет нескольких фар. Час пик. Кто-то из местных отправился за покупками, кто-то выгуливал собак. В царившей тишине до Гамаша доносились обрывки разговоров других гуляющих. Со стороны Дю-Мулен до него донеслось «пись-пись». Он надеялся, что этот призыв был обращен к собаке. Они пересекли луг в направлении ярко освещенной гостинички. На полпути Гамаш остановился и положил мертвую мышку на траву. Бовуар вытащил мышеловки из пластикового мешка и высвободил из них крошечные тела других мышек.

– Их съедят, – сказал Бовуар.

– Да. Будет хоть кому-то польза. Эбби Хоффман говорил, что мы все должны есть тех, кого убиваем. Это положит конец всем войнам.

Бовуара не в первый раз заставали врасплох слова Гамаша. Он что, серьезно? И кто такой этот Аббй Оффмбн? Местный священник? Такое мог сказать только какой-нибудь христианский мистик[46].

На следующее утро вся команда собралась в оперативном штабе на летучку – всем сообщили о последнем развитии событий и дали задание. Гамаш обнаружил на своем столе пакетик с эклером и запиской крупными детскими буквами: «От агента Николь».