Операция «Валгалла» - Джек Хиггинс

Штрассер побежал к «Дакоте», завершавшей разворот в начале взлетной полосы. В этот момент в ворота с дороги въехал «Джип» и остановился ярдах в тридцати.

Каннинг видел «Дакоту», занимавшую позицию для взлета, и на одно убийственное мгновенье ему показалось, что он опоздал, но грохот взрыва бензобака «Сторча» заставил его посмотреть в сторону ангара. Он увидел перед ним Штрассера, который пригнулся, доставая из кармана «Вальтер».

Каннинг схватил М1 и сделал выстрела три или четыре, и дальше заело. Он отбросил автомат и пригнулся, когда Штрассер выпрямился и стал хладнокровно стрелять. Две пули пробили ветровое стекло.

Каннинг включил передачу, так резко дал газ, что колеса провернулись в снегу, и «Джип» рванулся вперед. Штрассер продолжал стрелять и отскочил в сторону только в самое последнее мгновенье. Каннинг вдавил тормозную педаль, заставив джип скользить боком.

Он прыгнул на немца, когда машина еще продолжала двигаться, и они упали, сплетаясь руками и ногами. В какой-то момент Каннингу удалось схватить Штрассера за горло, и он стал его душить, но потом, Штрассер изловчился и ударил генерала в висок «Вальтером».

Каннинг перевернулся, изнемогая от боли, почти теряя сознание, но видел, что Штрассеру удалось встать на ноги, и он отходит, направив на Каннинга «Вальтер». Каннинг поднялся на колени, и Штрассер тщательно прицелился.

— Прощайте, генерал, — сказал он и спустил курок.

Раздался пустой щелчок, Штрассер бросил «Вальтер» в голову Каннингу, повернулся и побежал по взлетной полосе к «Дакоте».

Каннинг пошел за ним, заставляя себя переставлять волочащиеся ноги, но это, конечно, было совершенно безнадежно. Предметы теряли очертание, потом снова обретали резкость. Но одно он видел ясно, и только это имело значение. Он видел, как Штрассер забрался в кабину самолета. Звук двигателя «Дакоты» стал более низким, и она понеслась по полосе.

Каннинг упал на колени, и стоял так в снегу, наблюдая, как она исчезает в утренней мгле, подобно отлетевшей душе.

Шестнадцать

Когда Каннинг закончил свой рассказ, в Ла-Гуэрта близился рассвет. Дождь продолжал стучать в окно бара, но уже не так сильно. Я встал и выглянул в окно, площадь была тиха и безлюдна.

Каннинг подбросил в огонь полено.

— Итак, мистер О'Хаган, что вы об этом думаете?

— Какая напрасная потеря, — сказал я. — Стольких хороших людей.

— Я понимаю. Они такими и были. Не Штрассер, конечно. Он был самим Дьяволом. Но Джек Говард, Риттер, Сорса и его финны…

— Но почему? — спросил я. — Почему они продолжали в этом участвовать? Почему они просто не послали этого Штрассера или Бормана, кто бы он ни был, к черту?

— Проще всего, наверно, понять Сорсу и финнов. Как он сказал, он воевали за зарплату. Они взяли золото, если вы хотите смотреть на это под таким углом, дали слово и его держали его, до последней, кровавой битвы.

— А Риттер?

— Он был подобен человеку в глубокой воде, захваченному течением, он мог двигаться только в одном направлении. Они с Джеком Говардом были похожи, две стороны одной медали. Теперь я считаю, что в конце всего этого с них обоих было довольно. После всего, через что им пришлось пройти, что пришлось совершить ради своей страны, будущее ничего не могло им предложить. Его не существовало, если хотите.

— Вы хотите сказать, что они оба искали смерти?

— Я в этом уверен.

— А Штрассер? Или мне следует сказать Борман?

— Это ужасно не знать наверняка. Помните Бергера, пилота, который доставил их из Берлина? Парня, который в самом конце улетел из Арнгайма на «Дакоте»? Я разыскал его в Италии пятнадцать или шестнадцать лет назад, умиравшим от рака. Он был в том состоянии, когда человеку на все наплевать.

— И?

— Он считал, что Штрассер был точно Борманом. Последний раз он его видел в Бильбао в 1945 году, в июне. В последующие годы они его здорово загрузили работой. Comrades. Они за ним присматривали.

— Удивляюсь, как он не получил пулю, как остальные.

— Видите ли, он был особенным. Гениальный пилот. Он мог летать на чем угодно и куда угодно. Полагаю, это оказалось полезным.

— А все сведения относительно происходившего в бункере, откуда они?

— Эрик Гоффер, — сказал он просто. — Он еще жив. Держит отель в Бэд-Гарзберг. А когда русская пехота прочесывала укрытие Эйхмана, они нашли одного из ассистентов, который был еще жив. Человека по имени Вальтер Кениг. Он выжил после лечения в госпитале и провел двадцать лет на Украине. Когда его, в конце концов, вернули в Западную Германию, у него уже был непорядок с головой, так что при допросах на его рассказы не очень обращали внимание. Я слышал об этом от своего человека в германской разведке.

— Вы ездили повидать Кенига?

— Пытался, но приехал слишком поздно. Он покончил с собой. Утопился в Эльбе. Но мне удалось посмотреть отчет. Остальное, конечно, домыслы разведки.

— И с чем они нас оставляют? — спросил я.

— Я не знаю, был ли в Арлберге Штрассер, а в бункере Борман, или наоборот. Вот что не дает мне покоя все эти годы. О, я все рассказал людям из разведки сразу же после событий.

— И что они сказали?

— Я полагаю, они подумали, что я слишком долго пробыл в неволе. По их сведениям Борман был в Берлине до самого конца. Штрассером был кто-то другой.

— И что произошло с Борманом в соответствии с историей?

— Он покинул бункер в 1.30 утра 2 мая. Насколько известно, он не делал попыток замаскировать себя. Кажется, он был в кожаном пальто поверх мундира генерал-лейтенанта СС. По пути к выходу он встретил своего секретаря, фрау Крюгер, совершенно случайно. Он сказал, что в том, что он делает, нет большого смысла, но он хочет попробовать.

— А дальше начинается миф?

— Так точно. Был ли он убит на Вайдендаммерском мосту, как говорил Кемпка, шофер фюрера?

— Или позднее, около станции Лертер, где, по словам Аксманна, тот его видел лежащим рядом с Штампфеггером. Два этих тела, как я помню, были похоронены почтовыми служащими рядом с Инвелиденштрассе.

— Это так. А в 1972 году, при проведении строительных работ был обнаружен скелет. Германские власти настаивают на том, что это Борман.

— Но разве это не было опровергнуто экспертами?

— Величайший из них заявил, что Борман не может одновременно быть в двух местах: мертвым в Берлине и живым и здоровым в Южной Америке.

Помолчали. Дождь продолжался. Генерал Каннинг сказал:

— Мы знаем, что вполне возможны любые странности. Нет нужды указывать, что это объяснило бы множество приводящих в недоумение особенностей поведения Бормана в течение многих лет.

Он подошел к бару и наполнил свой стакан.

— И что теперь? — спросил я.

— Кто знает? Я вдруг почувствовал себя стариком. Все испробовано. Я думал, что в этот раз я уже близок. Думал, что это, наконец, кончится, а теперь… — Он повернулся ко мне с удивительно свирепым выражением лица. — Я никогда не был женат, вы это знаете? Никогда не мог, понимаете? Конечно, женщины были, но я так и не смог ее забыть. Странно. — Он вздохнул. — Думаю, поеду домой в Мериленд на некоторое время, посижу у камина.

— А Штрассер или Борман?

— Пусть катятся ко всем чертям. Оба.

— Я сделаю из этого интересную историю, — признался я.

Он снова повернулся ко мне, снова с тем же свирепым выражением лица.

— Когда я умру, не раньше. Вы меня поняли?

Это был приказ, а не просьба, так я его и воспринял.

— Как скажете, генерал.

Я не слышал, как подъехала машина, но в холле раздались быстрые шаги, и вошел Рафаэль.

— За вами прислали машину с летного поля, сеньор Смит. Ваш пилот сказал, что сейчас можно взлететь, но только, если вы поспешите.

— Это за мной, — сказал Каннинг, опустошил свой стакан и поставил его на стойку бара. — Вас подвезти?

— Нет, спасибо, — отказался я. — Я направляюсь в другое место.

Он кивнул.

— Я рад, что мы познакомились О'Хаган. Это спасло от ночного одиночества на краю поражения.

— Вам нужно было стать писателем, генерал.

— Много кем мне нужно было стать, сынок. — Он пошел к двери, повернулся и сказал: — Помните, что я сказал. Когда меня не станет, можете с этим делать все, что вам заблагорассудится, но не раньше.

Эхом откликнулись его шаги по паркету в холле, хлопнула дверь, такси проехало через площадь.

Больше я никогда его не видел. Как знает мир, через три дня он погиб при перелете из Мехико, когда его самолет взорвался в воздухе. В одной или двух газетах появились заметки о возможном саботаже, но инспектора Управления авиации исследовали обломки и вскоре положили конец этим домыслам.

Его похоронили в Арлингтоне, со всеми почестями, как и положено в отношении одного из великих сынов страны. Все присутствовали. Сам Президент, и каждый, кто был кем-то в Пентагоне. Даже китайцы прислали полного генерала.