Ледяная тетрадь - Андрей Викторович Рубанов

от цены производителя (то есть, гробовщика). А в 1723 году изготавливать дубовые колоды и вовсе запретили: вышел указ Сената «О неделании дубовых гробов». Об этом написано у историка Костомарова.

Дочь Петра, императрица Елизавета, сделала много хорошего для России, но в её правление репрессии против староверов резко усилились.

Староверы уклонялись и от переписей, то есть – мы не можем знать их точного количества. Сто тысяч, двести, триста? А может, пятьсот?

Емельян Пугачёв, предводитель крупнейшего крестьянского восстания, и сам был старовером, и всё ядро его войска – яицкие (уральские) казаки – были староверами. После окончательного разгрома Пугачёв бежал «к Узеням», на территорию нынешней Саратовской области, решив спрятаться в одном из многочисленных раскольничьих скитов; впрочем, не сумел, там же и был схвачен ближайшими товарищами и выдан властям.

Впрочем, не все староверы обретались в лесах. Большая колония возникла в Москве, в районе Рогожской заставы (сейчас это район Лефортово). Есть там и улица Старообрядческая. Рогожское кладбище также считается старообрядческим.

Экономика староверов была более ремесленная и промышленная, нежели аграрная.

Все эти люди не были крепостными, не испытывали помещичьего произвола, не несли в себе рабской психологии. Царя над ними не было – царь был у каждого в голове.

Они ушли в тайный мир, где нет аристократов-землевладельцев, нет чиновников, нет полиции, нет паспортов… Есть только человек, земля под ним и Бог над ним.

Они создали своеобразный анархо-коммунизм, сбалансированный, самоуправляемый.

Трезвый образ жизни, строго организованная экономика каждой отдельной семьи и всей общины привели к росту численности староверов, и, наконец, к твёрдому материальному благополучию. Некоторые современные исследователи называют староверов «идеальными русскими капиталистами». В этом смысле русские староверы чрезвычайно похожи на западных протестантов. И у тех, и у других главными ценностями считался и до сих пор считается упорный труд, самодисциплина и строгая регламентация быта. Русский старовер, как и европейский протестант, – это прежде всего терпеливый труженик.

Европейские протестанты смогли одержать колоссальную историческую победу: в большом количестве перебравшись на новый континент, в Северную Америку, они создали принципиально новую страну, основанную на упорном труде, жёстком самоуправлении, незыблемости светских и религиозных законов.

Американское общество до сих пор очень религиозно. В США я видел телевизионные трансляции воскресных проповедей; они производят сильное впечатление. Для выступлений лучших проповедников арендуются большие стадионы, насчитывающие до 100 тысяч мест, и они бывают полностью заполнены. Выступают и белые проповедники, и темнокожие, и латиноамериканцы, – каждый собирает свою паству. Все проповедники – профессионалы, отлично владеющие вниманием и эмоциями стотысячных живых аудиторий; в результате их выступления напоминают рок-концерты, где огромные толпы за час-полтора доводятся до оглушительных экстатических состояний.

В России – по-другому. В православии возможно только литургическое общение пастыря и паствы: то есть, в процессе богослужения либо свершения таинства. Есть у нас и свои подлинные златоусты – например, протоиерей Владимир Вигилянский. Но православная церковь не превращает разговор о Боге и вере – в шоу.

13. Парадокс Мельникова-Печерского. Западники и славянофилы. Легенда о «Сермяжной правде»

В русской литературе староверы – и крестьяне, и купцы, – подробно описаны в романах П.И.Мельникова (Андрея Печерского) «В лесах» (1871–1874) и «На горах» (1875–1881). По крайней мере, так считается. Но сама судьба Мельникова (и его романов) доказывает, что к середине XIX века староверы давно ушли в тайный мир.

Мельников, во-первых, сам не был старовером. Во-вторых, не был ни крестьянином, ни купцом: родился хотя и в бедной, но дворянской семье, получил хорошее образование. Наконец, самое поразительное: Мельников служил чиновником по особым поручениям и занимался как раз искоренением старообрядчества в Нижегородской губернии – искал и громил спрятанные по лесам скиты, преследовал распространителей старообрядческой литературы. Но вдруг рука потянулась к перу – и Мельников стал описывать жизнь нижегородских старообрядцев.

Деревня у него – это рай на земле, молочные реки, кисельные берега. Пейзанство в чистом виде. Сейчас читать Мельникова-Печерского можно только по необходимости: пишет он плохо и злоупотребляет архаической лексикой.

Печатался он в журнале «Русский вестник» (как и Толстой, Достоевский, Тургенев, Лесков). И платили Мельникову-Печерскому, как и прочим, полистно, что стимулировало писателей – не всех, но самых бедных и решительных – к многословию, надуванию объёма: всё лишнее не только не выкидывалось, но умножалось.

Именно Мельников ввёл в литературный оборот эпитет «кондовый»: на первых двух страницах романа «В лесах» это слово употреблено три раза.

Мельников употребляет определение «изувер» в его первом значении: религиозный фанатик. И сообщает, что изуверов среди заволжских старообрядцев было мало.

Эпопеи Мельникова имели успех у публики, но критики их всерьёз не воспринимали. Мельников был усердным – но лишённым вкуса. За ним заслуженно закрепилась слава «бытописателя».

У него есть множество интересных деталей касательно экономики заволжских старообрядцев, есть меткие и важные наблюдения, например: «Раскол бабами держится, и в этом деле баба голова». Но в целом проход в тайный мир остался для Мельникова закрытым. Некрасов, его современник, описал совсем другое русское крестьянство.

Парадоксально, но романы Мельникова сослужили старообрядцам хорошую службу. Старообрядцы хотели спрятаться – и Мельников им помог: вместо настоящих – создал придуманных, приукрашенных, сусальных. А настоящие так и остались в тени.

Мельников двигался в русле модной в те времена русофильской теории о «народе-богоносце», несущем внутри себя свою правду. Но Мельников действовал столь простодушно и неумело, что положил начало последующим насмешкам над этой правдой со стороны интеллигенции: эту русофильскую правду так теперь и называют, с дежурной иронией – «сермяжной», «исконно-посконной».

Только ленивый не оттоптался над этой кондовой сермягой – а началось всё с Мельникова, желавшего увековечить терпение, трудолюбие, сердечность и чистоту души русского крестьянина.

От Мельникова-Печерского, от его приукрашенных заволжских старообрядцев родилась в русской литературе крепкая традиция. Писатели – русофилы, славянофилы, почвенники – как правило, добрые, высоконравственные, но скучные, унылые, тяжёлые, засупоненные, инда взопревшие; либо лишённые вкуса, либо имеющие большие проблемы со вкусом. А также с юмором, а также и с сюжетосложением.

А либералы-западники – наоборот, сплошь блестящие остроумцы, шикарные, интересные, весёлые. Злоязыкие бунтари. И вкус у них есть; не у всех, но у лучших.

Эта традиция существует только в литературе. В классической музыке славянофилы Мусоргский, Глинка, Римский-Корсаков, Стравинский – сплошь глыбы. В живописи славянофилы Нестеров, Васнецов, Билибин – великолепны.

В литературе же – как погнал Мельников-Печерский свою кондовую, справную телегу, так она и ехала, взопрев донельзя, до новейших времён, – когда мы вдруг с удивлением обнаружили, что крестьянство, в его обычном понимании, исчезло.

Аграрные технологии серьёзно усовершенствованы, сельское хозяйство интенсифицировано. Вместо крестьян у нас теперь фермеры. Голод побеждён, Россия экспортирует и зерно, и минеральные удобрения. Мясо, молоко и масло