Огненный скит - Юрий Любопытнов

— Покажи своих, если они у тебя есть: я тебе сразу соседские приметности найду. А у меня Антип в женину родню пошёл. Где вам знать, что её дед Гаврила — дак тот в сто раз рыжее был нашего сынка. Можешь проверить…

Говорил, а внутри кипело: дальше губы не плюнет, запойный пьяница, а подковырнуть горазд…

Убрав последний кочан в сени, Маркел распорядился:

— Заканчиваем. Пора обедать.

Последним с огорода шёл Антип, делая косарём выпады, взмахивая им, рубя воображаемого противника.

— Антип, тебе не мало годков уже, — строго сказала мать. — Хватит играть! Поранишься сам или кого из нас поранишь. Разве нож — игрушка?

Антип ничего не сказал в ответ, но играть косарём перестал.

Глава вторая

Странник

Печь была протоплена и источала дремотное тепло. На широком выскобленном подоконнике сидел серый кот с большими усами и глядел на улицу. Увидя вошедших, потянулся, выгнул спину, с наслаждением зевнул, спрыгнул на пол и стал тереться о ноги Прасковьи, предчувствуя, что скоро будет вкушать пищу.

— Ну что, Лентяй, поесть захотел? — ласково сказала она коту. — Сейчас кашки с молочком отведаешь.

Прасковья быстро разделась и захлопотала у шестка. В избе пахло топлёным молоком, свежеиспечённым хлебом, круглые караваи которого, накрытые льняным чистым полотенцем, лежали на лавке на деревянном подносе и источали сытный запах.

— Давай, Антип, раздевайся и садись за стол, — сказал сыну Маркел, видя, что тот мешкает у вешалки. — Пообедаем и будем рубить капусту. День короткий стал, надо к вечеру управиться. А то не дай Бог мороз ударит — перемёрзнут кочаны.

Антипу было неохота рубить капусту и он, нарочито зевая, сказал:

— Чтобы не помёрзли, в избу надо внести.

— Мал ты меня ещё учить, — ответил сурово отец, но, увидев потускневшее лицо сына, добавил: — В тепле за ночь помякнет она, подвянет, понял?

Антип, долговязый, с длинными руками, с неестественно рыжими волосами и конопатым лицом до такой степени, что оно казалось красным, снял овчинную поддёвку и сел на лавку за чисто выскобленный стол.

Прасковья вытащила из печи ухватом большой чёрный чугун со щами, прихватила его тряпкой, сняла сковороду, которой он был накрыт, и стала половником разливать в большую глиняную миску мясные, наваристые щи. Ели они, как и все деревенские, из одной посудины. Маркел стал резать ноздрястый тёплый хлеб, прижав каравай к груди.

Тявкнула на улице собака и замолчала. Потом опять залаяла громко и сердито.

— Кого-то Бог несёт, — проговорила Прасковья, ставя полную миску на середину стола перед Антипом и Маркелом.

— Да это он так, попусту брешет, — ответил Маркел. — Может, на ворон тявкает. Эвон их сколько развелось.

— Может, кто едет? Никто не обещался зерно привезти?

— Никто. Да и поздно уже.

Опять занялась собака, злее и настойчивей.

Раздался стук в стекло, не сильный, но твёрдый. Прасковья подошла к окну, отодвинула занавеску.

— Мужик какой-то, — сказала она. — С клюкой. Нищий по виду, верно, подаяния просит. Пойду вынесу ему хлебушка.

— Постой! — остановил ее Маркел. — Что ему твой хлеб! Хлеб без щей — не еда. Антип, поди открой дверь, впусти убогого. Пусть погреется.

Маркел жил не в бедности, не впроголодь, богатства не скопил, но всегда у него был в запасе кусок хлеба для нищего, погорельца, сирого или убогого. По характеру своему был он не жадным, помнил заповеди Божии, и если приходилось давать милостыню, то не скупился, будь это на паперти или дома. Правда, мельница стояла на отшибе, и калеки и странники были не частыми гостями в его доме.

— Зачем нищего пускать, — сказал Антип. — Давай вынесу ему на крыльцо.

— Делай, что я говорю, — взглянул на него с укоризной Маркел. — Чего ты взялся мне сегодня перечить! Учишь меня уму разуму?

— Пускают тут побирушек, — пробурчал Антип. — Будто нельзя вынести сухарь на крыльцо, — но пошёл открывать дверь.

В избу вошёл мужчина высокого роста, широкий в плечах. На нём был старый кафтан со сборками, видавший виды. Заметно было, что хозяин относился к нему бережно: он был подлатан и подшит в некоторых местах. На голове возвышалась старая войлочная шапка, не поломанная и измятая, как у некоторых других попрошаек, кто кладет её на ночлеге в голова, а сохранившая свою форму с тех пор, как её сшили. Через плечо на лямке была перекинута холщёвая сума. В правой руке мужчина держал суковатую можжевеловую палку. Лицо было покрыто чёрной, с сильной проседью бородой.

— Мир дому сему и хозяевам, — сказал он, переступив порог, оглядывая Маркела и Прасковью, бросив мимолётный взгляд на Антпа, и снимая шапку.

— И ты будь здоров, — ответил ему Маркел

— Не откажите погорельцу в подаянии, — произнёс мужчина. Голос был не заискивающий, как часто просят нищие, а уверенного в себе человека, ровный и густой. Чувствовалось, что хоть и просит человек милостыню, но не с подобострастием, а с сознанием своего достоинства, что не по своей прихоти пришёл он, а по стечению обстоятельств, вынудивших его побираться.

— Проходи, Божий человек, — обратился к нему Маркел. — Повесь кафтан и садись с нами. К обеду пришёл — гостем будешь. Чем богаты, тем и рады.

В последние годы Маркел приподнялся с колен, встал на ноги, хозяйство окрепло, дела ладились, не совсем, как хотелось бы, но сносно. Бог помощника и продолжателя дела дал, так почему не радоваться. И посадить нищего за стол Маркел считал Боговым делом. В те времена народ был проще и сердечнее. Человеческие неписанные заповеди передавались от отца к сыну, от матери к дочери и, живя на одном месте почти безвыездно, люди традиций не забывали. Странников во множестве ходило по Руси и было принято оказывать им сострадание и помощь, кто чем мог. Всякий мог оказаться в подобном положении и все помнили заповедь: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся».

— Спасибо на добром слове, хозяин со хозяюшкой, — проговорил странник. — Премного вам благодарствую за ваше доброе сердце. — И стал раздеваться, прислонив клюку к лавке.

Прасковья, привыкшая во всём угождать мужу, да и сама имея отзывчивое сердце, достала ложку, налила в чистую миску щей, поставила на стол. Маркел отрезал толстый ломоть хлеба, положил рядом со щами.

— Садись, добрый человек, отобедай, чем Бог послал, — сказал он страннику, указывая на лавку.

Странник, совершив крестное знамение, сел за стол. На нём была застиранная, но чистая рубаха, широкие порты. Он никак не выглядел человеком из подворотни, городским нищим, живущим кое-где, в подвале, на чердаке, нахальным, чумазым и больным. Пришедший был степенен и строг и не походил на оборванца, шатающегося в поисках пропитания по огромной России.