Огненный скит - Юрий Любопытнов

— Чего мне смеяться! — Маркел окончательно пришёл в себя и уже предвкушал удивление жены, может быть, и озабоченность, с какой она воззрится на подкидыша. — Вот посмотри… в корзине…

Жена, отбросив одеяло, заглянула в корзину и всплеснула руками:

— Батюшки вы мои! И вправду дитя… Такое маленькое… Чего ж ты стоишь на холоде, Маркел? Неси в дом! Застудишь ребенка!

— И вправду, — пробормотал Маркел и принялся торопливо выполнять просьбу жены. Схватил корзину и внёс в дом.

В суете они не видели, что из-за ограды за ними наблюдают два внимательных глаза и как только за хозяевами захлопнулась дверь, от ворот с наружной стороны отделилась высокая фигура в потрёпанном кафтане и скрылась в придорожном ельнике.

Минуты через три из избы чуть ли не опрометью выбежал Маркел, распахнул ворота шире, поозирался по сторонам. На дороге никого не было. Никого не было и в кустарнике, росшем с южной стороны мельницы. Он прошёл шагов тридцать к лесу и только тут обнаружил следы, ведущие в ельник. Саженях в стах, на поляне, они оборвались. Место было утоптанно, видно, человек, принёсший младенца, долго стоял здесь, а дальше вглубь оснеженного леса уходила стёжка от широких лыж-ступней. На таких лыжах ходили здешние охотники, промышлявшие зверя.

Маркел сдвинул шапку на лоб, потоптался на поляне и побрёл обратно на мельницу, так и не узнав, кто принёс младенца.

Пока муж отсутствовал, Прасковья сняла одеяло и поставила корзину рядом с печью, которая ярко пылала. Вспомнился сон, который ей приснился два или три дня назад. Шла она по глухому лесу и никак не могла найти тропинки, которая вывела бы её к дому. Так она плутала долго, и сердце сжималось от страха. Вдруг из чащи выходит нищенка в тёмных долгополых одеждах, повязанная по-монашески и говорит ей: «Я покажу тебе дорогу, но ты за это должна взять у меня…» Она развернула лохмотья и подала ей ребёнка. Прасковья отшатнулась в ужасе: ребёнок был весь в шерсти, на голове росли небольшие рожки. Из-под тряпья высвободилась рука, на которой было шесть пальцев, оканчивающихся загнутыми когтями. «Нет, нет!» — закричала Прасковья и проснулась. Холодный пот заливал лицо, сердце билось сильно и неровно.

Маркелу она про сон ничего не сказала, а потом он полегоньку забылся. И уже не казался ей таким страшным — ведь наяву всегда сны воспринимаются с лёгким чувством стыда за свой испуг. Это только сон! И вот сейчас он опять всплыл в памяти и мысленно она опять пережила события, которые ей приснились.

Она развернула лоскуты, в которые был завёрнут младенец.

— Какой худенький и слабый, — покачала она головой. — Откуда ты такой взялся? Скажи мне? Молчишь! Ну ничего, мы тебя поправим. Быстро поправим. На коровьем молочке отойдёшь…

Вернулся Маркел. Обмахнул голиком ноги, подошёл к Прасковье.

— Никого нету, — сказал он, хотя жена ни о чем его не спрашивала. — Но следы ведут в лес. На лыжах кто-то приходил.

— На лыжах? — переспросила Прасковья. — Чудно.

— Не знаю, на кого и подумать…

— Что будем делать? — спросила Прасковья и глаза её внимательно воззрились на мужа.

Маркел приподнял брови, наморщив лоб, соображая, и ответил:

— Ну… не в лес же относить…

Словно услышав его слова, ребенок открыл глаза, лицо плаксиво сморщилось, будто он хотел заплакать, но не заплакал. Ловил ртом воздух.

— А ведь он голодный, — всполошилась Прасковья. — Мы здесь разговоры разговариваем, а покормить его не удосужились. Надо ему молочка дать. Вишь, отец, сил нету и поорать-то… Ах ты, бедный…

Она положила его опять в корзину, побежала в сени, а оттуда в чулан, где у нее охлаждалось молоко, надоенное утром, налила в глиняный горшок и подпихнула ухватом в печь.

— Потерпи, потерпи, — говорила она, обращаясь к ребёнку. — Сейчас молочко подогреется, попьёшь и веселее будет. Я мигом соску сделаю, — и суетливо бегала по комнате.

Маркел удивлялся, глядя на жену: откуда только резвость взялась, — то ходила степенная и неразговорчивая особо, слова клещами не вытянешь, — а здесь засуетилась, закопошилась, как клуша над цыплятами.

Женаты были они лет семнадцать. Жили мирно, поначалу и не в достатке. Маркел не обижал супругу, хотя по нраву в иные минуты был и крутоват, несмотря на добродушный вид. Она тоже была не злой, не корыстной, спокойной и выносливой. Любая работа спорилась в её руках. На ней держалось хозяйство: работа по дому, уход за коровами, курами, овцами и поросятами. Помогала мужу косить и убирать сено и огород не запускала. Одно было неладно: детей Бог не дал. И к знахаркам, и к гадалкам обращалась, и в город к доктору ездила, но все напрасно, и тогда поняла — значит, не судьба.

Поэтому он сразу заметил, какой радостью зажглись её глаза, когда он принёс младенца, и как она теперь хлопочет над ним.

Снаружи послышался скрип отворяемых ворот, крики возниц, понукавших лошадей:

— Ну давай шевелись, саврасая! Ах, какая ты нерасторопная! Тпру, стой, верею сшибёшь!

Сквозь небольшой уголок не тронутого морозом обледеневшего окна Маркел увидел сани, въезжавшие во двор мельницы.

— Я пошёл на волю, — сказал он Прасковье. — Мужики приехали. — Остановившись у двери, добавил: — Ты это… покормишь дитя да сожги эти лохмотья, — он кивнул на корзину, — больно от них пахнет, то ли дымом, то ли копотью, рыбой какой-то…

— Иди, иди! — ответила жена. — Я сама всё сделаю. Иди!

Двое саней уже стояли возле мельницы. Вокруг них бегали мужики из дальней деревни Ситниково. Маркел их хорошо знал. Да и как не знать: пол-округи возило на его мельницу зерно. Поневоле всех будешь знать.

Поздоровались, как старые знакомые, за руку.

— Здравствуйте, Маркел Никонорыч!

— Доброго вам здоровья, мужики!

Приехавшие сняли шапки, поклонились: мельник не барин, но лицо значительное, а от поклона шея не переломится.

Маркел помог завести лошадей поближе к настилу, под навес, чтоб сподручнее и ближе было таскать мешки.

— Сами разгрузите или помочь? — спросил он.

— Ну что ты, Маркел Никонорыч, — ответили мужики, оба кряжистые, в силе. — Сами справимся, не впервой. — И стали выгружать мешки из саней.

— Как доехали? — спросил Маркел.

— Хорошо. Дорогу-то полем передуло, но снег лёгкий. Хорошо доехали. А чо не доехать: лошадки справные.

— Никто не попадался на пути?

— Никого не видели, — замотали головами мужики. — А чо?

Маркелу не хотелось рассказывать про младенца, и он соврал:

— Говорят, беглый объявился. Из острога бежал.

— Беглый! — удивились мужики. — Вот те ну! Нет, мы никого не видали. А чо беглецу на дороге делать? Он, чай, в лесу хоронится…