Огненный скит - Юрий Любопытнов

Выйдя из гостиницы, он глубоко вдохнул свежий воздух. С каждым днём тяжелее становится работать на барина. Последние дела много прибытка не дали. Одна надежда на это скитское золото. Конечно, Пестун отправится летом в скит и голову свою положит, но найдёт этот чёртов сундук.

Часть третья

Старая мельница

Глава первая

Подкидыш

Маркел с сыном Антипом и женой Прасковьей убирали на огороде капусту. Уродилась она в этом году славная: кочаны упругие, белые, некоторые, наверное, фунтов под девять-десять. Прошли первые заморозки, и капуста приобрела сочность, звучность, хрустела под рукой, когда срезали круто налитой вилок.

Антип сшибал кочаны кухонным тяжёлым косарём, а Маркел и Прасковья бросали их в куль, чтобы полный отнести в сени. Там их сваливали в кучу, приготовившись после обеда порубить для квашения. Для этого Прасковья рано утром, загодя, нарезала моркови, приготовила яблок, клюквы, грубого помола соли и чеснока.

Маркел, видя, как Антип орудует острым косарём, радовался: дельный из него парень выйдет — и не болезнен, и разумом смышлён. Тогда-таки уговорила его Прасковья оставить подкидыша, да и сам он особо не сопротивлялся, наоборот, в душе полагал, что надо оставить, только ждал первого слова жены, и вот теперь оба не нарадуются на приёмыша. Отрада и помощь в старости, да и хозяйство есть теперь на кого оставить.

Как сейчас помнит Маркел тот день. Было это после Юрья холодного, но до Николина дня. Ночью тогда подвывала метель, снег бил в стёкла, а под утро затихло и так благодатно было на воле. Встали они, как всегда, рано. Прасковья подоила коров, затопила печь, собрала на стол. Поев, Маркел по привычке облизал деревянную ложку и положил на стол. Сам не зная почему, вздохнул:

— Эх, мать наша гречневая каша: не перцу чета, не прорвёт живота.

— Ты чего это, отец, там говоришь? — спросила Прасковья, не расслышав слов мужа.

— Да я так, сам с собой, — ответил он и, отодвинув глиняную миску, из которой ел кашу с молоком, на край стола, встал с лавки.

— Будя, — сказал он сам себе, поглаживая большой живот.

— Наелся, Маркел? — спросила Прасковья, высокая, сухощавая, возясь с чугунками возле печки. Главной своей заботой она считала всегда накормить вдосталь мужа, а уж потом справлять остальные дела.

— Ага, — ответил Маркел, прошёл в угол, где были вбиты в стену гвозди, на которые вешали одежду, и стал натягивать на широкие плечи полушубок. — Пойду ворота открою — сегодня мужики хлеб на помол обещались привезти. Вдруг в такую рань кого-нибудь Бог принесёт.

Прасковья ничего ему не ответила, продолжая заниматься стряпнёй.

Маркел толкнул низкую дверь, пригнувшись вышел в сени, затем на открытое, занесённое снегом крыльцо.

В лицо дохнуло свежестью морозного утра. Звёзды померкли, а тонкий серпик луны прозрачным леденцом, будто приклеенным к небу, плыл между редких, высоких тонких облаков. Вставало солнце. Казалось, не солнце, а яркое размытое пятно пыталось пробраться сквозь утреннюю мглу, сгустившуюся над горизонтом. Мельничное колесо стояло неподвижно. В жёлобе оставшаяся вода схватилась корочкой наледи. Водоем покрывал толстый лёд, неровно занесённый снегом, только перед плотиной темнела небольшая полынья.

Открыв ворота, но не распахивая их настежь, Маркел прошёл в крытый дранью двор. Потрепал по шее своего любимца — жеребца по кличке Малец, подбросил сена в ясли двум коровам и бычку. Заблеяли в загоне овцы. Он и им подкинул сена, и они сразу бросились в угол, навалились на корм.

В лето накосил Маркел сена вдосталь. Часть перевёз на мельницу, часть оставил в лесу, в копнах, и теперь не страшился, что его живности не хватит пропитания на зиму. Но с привозкой сена надо было поторапливаться — снегу выпало достаточно, чтобы пройти саням, а то неровен час растащат припасы сохатые — неизвестно, какая для них выпадет зима: если снегу будет много, не сумеют добыть себе подножного корма, будут шататься по лесу, набредут на его копны.

Подумав, что скотина будет накормлена досыта, а ужо Прасковья вынесет ей пойла, удовлетворённый, что всё идет ладно, Маркел взял деревянную, собственноручно изготовленную из осины лопату, чтобы отгрести от крыльца снег.

Мельницу он арендовал у богатого предпринимателя из Верхних Ужей Арона Абрамыча Гольберга. Денежный оброк выплачивал без задержек и подумывал — вот бы скопить деньжонок поболе да выкупить её совсем у хозяина. Но пока кишка была тонка, чтобы это сделать.

Подойдя к крыльцу с навесом в виде тесового шеломка, опирающегося на две фигурные балясины, он заметил, что перед дверью в сени стоит корзина, сплетённая из неочищенных веток лозняка.

Маркел оторопел. Не более десяти минут назад он сошёл с крыльца, чтобы открыть ворота, и на нём ничего не было. А тут на тебе — появилось! Было от чего удивиться. Он шагнул в ступеньки, недоумевая, что это за корзина и как она здесь очутилась. Может, Прасковья выставила за дверь? Но у них не было такой корзины. Корзина сверху была накрыта остатком лоскутного ватного одеяла с подпалинами и прожжёнными насквозь местами.

Глаза его ещё больше округлились, когда он откинул тряпьё. В корзине лежал младенец. Он был закутан в обрывки холщёвой материи. Открытым было лишь лицо и то наполовину.

Маркел, повинуясь внутреннему неосознанному чувству, коснулся щеки ребёнка и губ, и на руке ощутил чуть заметное дыхание, похожее на дуновение ветерка. Младенец спал. Это была не кукла, а живой маленький человек.

Ошеломлённый мельник несколько секунд стоял не шелохнувшись. Как мог очутиться ребенок на его крыльце? Откуда он взялся? Кто его принёс?

— Прасковья! — закричал он, придя в себя, во весь дух и забарабанил кулаком в дверь. — Прасковья!

Но жена, видно, не слышала крика и стука мужа, а может, замешкалась и не выходила из дома. Маркел обернулся, хотел сойти с крыльца и посмотреть, кто это подкинул младенца, потому что увидел на снегу отчётливые следы, ведущие от ворот к дому. Это были не его следы. Но тут открылась дверь и выглянула Прасковья, простоволосая, с руками, испачканными в муке.

— Это ты стучал, отец? — спросила она и сразу обратила внимание на встревоженное лицо мужа. — Ты чего это такой разгорячённый?

— Такое дело… — задыхаясь от волнения пробормотал мельник и указал на корзину: — Нам кто-то дитя подкинул…

— Дитя? — Прасковья поправила волосы, сбившиеся на лоб. — Какое дитя? — не поняла она. — Ты чего — смеёшься? — Лицо её напряглось.

— Чего мне смеяться! — Маркел окончательно пришёл в себя и уже предвкушал удивление жены, может быть, и озабоченность, с какой она воззрится на подкидыша. — Вот посмотри… в корзине…