Алексей Козлов. Преданный разведчик - Александр Юльевич Бондаренко

возможности не было. Ему посоветоваться было не с кем. Женщина – она всё-таки более осторожная, потому что у женщины там дети… Это очень важно! Ты не только за себя и за Родину отвечаешь – ты ещё отвечаешь за своих близких. Поэтому женщина более осторожна. А мужчина, если всё идёт нормально, то он как-то привыкает к этому. Немножко у него вот это чувство опасности пропадает…»

К сожалению, с какой периодичностью следует нелегалу серьёзно проверяться, мы не расслышали, а переспросить как-то постеснялись. Но тут, думается, у каждого своя метода…

Хотя, кажется, чего было особенно беспокоиться разведчику-нелегалу, если он знал, что за ним, что называется, «ничего нет»: нигде не «засветился», ничего не нарушал, никаких ошибок не совершал? Ведь он должен жить, как самый обыкновенный человек – с чего тогда за ним ходить «наружке»? Конечно, если в данной стране нелегал считается иностранцем, а это страна со строгим контрразведывательным режимом, то что-то может быть сделано просто «для профилактики», потому как за каждым приезжающим сюда попервоначалу на всякий случай смотрят, изучают его, но ведь не так, чтобы несколько групп… Слов нет, проверяться на случай наружного наблюдения нужно обязательно, для этого, как нам сказала Тамара Ивановна, есть даже определённая периодичность, но нельзя же разведчику каждый день по несколько часов ходить по «проверочным маршрутам» или, проходя по улицам, постоянно завязывать шнурки, при этом тайком оглядываясь, и останавливаться у зеркальных витрин, что тоже помогает выявить слежку – подобные «прогулки» и настороженное внимание к происходящему вокруг могут вызвать подозрение у бдительных туземцев, которые нередко спешат поделиться своими наблюдениями с полицией. И полиция с охотой принимает подобные устные заявления…

Вот, к примеру, что рассказывал нам один товарищ о нравах благополучной, процветающей Швейцарии:

«Каждый швейцарец – полицейский в душе. Например, если кто-то стоит возле витрины ювелирного магазина и показался подозрительным, то он [простой законопослушный швейцарский гражданин. – А.Б.] идёт в телефонную будку [это было время ещё до эпохи мобильных телефонов. – А.Б.] и просто сигнализирует – есть для этого даже стандартная фраза: “По моему мнению, этот человек может быть злоумышленником”.

Всё! Через 2 минуты появляется полиция. Но никаких задержаний, хватаний там, конечно, нет. Издалека поглядят, убедятся, что на самом деле нет ничего подозрительного – и уезжают.

Контрразведке, полиции там даже не требуется вербовать специальный контингент: любой бармен, дворник, кто угодно – потенциальный доносчик по любому поводу, который ему покажется нестандартным. Он это сделает сам, по доброй воле»[191].

В общем, ничего тревожащего «Дубравин» вокруг себя реально не видел, но на сердце у него вдруг стало беспокойно. Сработало то самое «шестое чувство», которое у нелегалов развито достаточно хорошо.

Один из сотрудников Управления «С» так передал нам слова Алексея Михайловича: «“У меня тогда возникло какое-то шестое чувство”, – говорил он мне. Вот именно в тот момент! Оно неоднократно у него было за всю историю его работы в качестве разведчика-нелегала. “Но тогда, – говорил он, – особенно остро. Как-то у меня встало это: за мной ходят! Я чувствую это, чувствую. Но не вижу! Я их не вижу”».

Разумеется, не видел, так как, насколько нам сегодня известно, задействованы были лучшие силы контрразведки и в весьма немалом количестве. Хотя, вполне возможно, были ещё и какие-то моменты, заставившие его насторожиться, однако не только в интервью, но и в частных беседах он о том впоследствии не рассказывал… Но, разумеется, о своих подозрениях Алексей Михайлович сразу же сообщил в Центр и, кажется, попросил его оттуда отозвать.

Сергей Сергеевич Яковлев так объясняет произошедшее: «Какие-то подозрения у него тогда возникли. Не знаю, что он написал в Центр по этому поводу, но, вроде, что какая-то вокруг него суета происходила… Я не исключаю, что метки были нарушены в гостинице – ну, как положено, приучают сотрудника Особого резерва о своей безопасности заботиться… Но тут тоже надо правильно исходить из того, где метки стояли, кто в номер входил или не входил – а в номер входит консьержка, уборщица, сантехник…»

На всякий случай уточним, что подобную метку, весьма элементарную, типа вложенной под замок кейса ниточки, может поставить любой законопослушный гражданин, желающий узнать, не копается ли гостиничная обслуга в его вещах или, даже, не проявляют ли собственные его детишки излишнего любопытства к содержимому папиного портфеля в родном доме… Но продолжаем этот рассказ:

«Насколько показались для Центра убедительны его доводы – я не знаю. Но времени было им самим отведено на ответ от Центра очень мало, в пределах десяти дней… Не дождавшись ответа, он поехал.

Хотя мы и говорим, что “Центр всегда прав”, но, как могут ошибаться нелегалы, так и Центр имеет право на ошибку, вполне может ошибиться. Хотя если брать совокупный опыт Центра, то он куда больше, чем у отдельно взятого оперработника. Ведь когда такие ситуации возникают, к анализу в Центре привлекаются несколько человек – и от оперативного отдела, и от отдела безопасности. Но на это всё нужно время, и нужно прийти к какому-то согласию или несогласию…»

Есть такая фраза, что, мол, на месте виднее. Оно, вроде бы, и так, но нелегал может знать далеко не всё из того, что известно Центру – у Центра ведь в данной стране могут быть и ещё какие-то источники информации, кроме него… Помнится, Герой Советского Союза Геворк Андреевич Вартанян рассказывал нам, как, когда он работал в одной стране, ему вдруг пришёл приказ бросать все свои дела, обрывать все связи – и срочно уезжать.

«– Я знал, что всё вокруг меня совершенно спокойно! – говорил нелегал. – Но они мне: “Нет, тебе угрожает опасность! Бросай всё!” А я просто не мог этого сделать!» Правда, и у него немножко сжалось сердце, когда из Центра его спросили, собирается ли он быть завтра в местном аэропорту, и сказали, что там его арестуют. А он ведь действительно назавтра туда собирался! И всё-таки нелегал «Анри», опираясь на свои опыт и интуицию, решил не выполнить приказ о возвращении – уж слишком важную задачу он тогда выполнял…

На следующий день с ним ничего не случилось – даже в том самом аэропорту. И лишь потом, когда он окончательно возвратился в Советский Союз, ему рассказали, что наша разведка взяла под контроль линию связи тамошней не то контрразведки, не то полиции, и удалось услышать, что «наружка» «ведёт» некоего господина азиатской внешности, высокого, в возрасте, примерно, Вартаняна – и готовит его захват в аэропорту, куда тому господину должны были доставить чемоданчик с наркотиками.

Вот что значит опыт и смелость! Но ведь бывало и совсем наоборот. Генерал Яковлев рассказывал: «Был у меня пример, когда я читал отчёт вернувшегося нелегала, что от начала командировки и до конца за ним была “наружка”, на каждом этапе. И тут уже вопрос возникает: что за этим стоит? Конечно, после этого нелегал уже больше никуда не ездил… Но всё может случиться! Были примеры, когда и с психикой происходили подвижки какие-то, и спасать приходилось таких людей, возвращать в страну, лечить… Разведка – всегда дело рискованное, особенно при таких обстоятельствах, когда нелегал должен ехать в страну, в которой он, кроме как на самого себя, ни на кого больше положиться не может».

…Невольно вспомнился старый чекистский анекдот: «Противник сбросил на нашу территорию, на парашютах, разумеется, трёх шпионов. Одного из них ветром отнесло в сторону, а когда он добрался до условленной поляны, то увидел двоих своих коллег, окружённых автоматчиками. Шпион добрался до большого города, долго плутал по улицам, понимая, что явки провалены, потом зашёл в винный магазин и стал смотреть, чего бы взять “для сугрева”… Но тут на его плечо опустилась тяжёлая рука, и грубый голос сказал: “А вот и третий!” Поняв, что его выследили, шпион раскусил ампулу с ядом… Два расстроенных алкаша объясняли милиционеру: “Увидели мужика, предложили ему “на троих” выпить, а он взял да и помер!”» Вот к чему может привести паника…

Но продолжаем разговор с Сергеем Сергеевичем: «Говорю честно: я не знаю ни того, как всё происходящее Алексей Михайлович тогда представил, ни того, что ответил ему Центр, а потому ни на чью сторону я становиться не могу. “Дубравин” мог просто высказать озабоченность – а из Центра, в ответ, его могли попросить осмотреться и, если возможно, продолжать выполнение задания. А ведь он был очень ответственный человек! Даже высказанное в качестве просьбы задание