Алексей Козлов. Преданный разведчик - Александр Юльевич Бондаренко

“Эко разошёлся, – думал я. – Подумал бы, что блефует, если бы не десятки людей, бесследно исчезнувших”»[198]…

К чему тут эти воспоминания о происходившем совсем в другой части света? К тому, что, во-первых, совпадают две составляющих: и «Вест», и «Дубравин» стали жертвой предательства, и оба они были арестованы в государствах фашистского толка, живущих по своим законам, а точнее – в условиях беззакония. А, во-вторых, к тому, что по самому большому, можно сказать – по человеческому – счёту оба разведчика-нелегала оказались в совершенно различных условиях.

Известен случай, когда какая-то журналистка, беседуя с Алексеем Михайловичем о его тюремном заключении, стала выпытывать у него, «а как бы вы поступили, если бы» – ну и всякие не очень умные варианты предлагались, завершаясь вопросом, а не согласился ли бы он на сотрудничество? Козлов резко оборвал этот бесплодный и глупый разговор, встал и ушёл. Уж он-то прекрасно знал, что очень легко представлять себя в различных экстремальных ситуациях и «моделировать» собственное героическое поведение. Но, как подсказывает нам даже наш некоторый опыт, пока рядом с тобой ничего не шарахнет, а над тобой ничего не просвистит – представлять себя в боевой обстановке, «моделировать» свои действия в тех экстремальных условиях, не имеет абсолютно никакого смысла, потому как можно потом жестоко разочароваться в самом себе.

Однако всё же не вызывает никакого сомнения тот факт, что Алексей Михайлович не раз возблагодарил Господа за то, что в этой командировке он находится один, что сейчас отвечает он только за одного себя, и думать ему приходится лишь о себе самом, не прислушиваясь с болью в сердце к голосам в тюремном коридоре. Это был воистину железный человек – с несгибаемой волей, твёрдым характером северянина, но мы же помним, как он плакал, рассматривая рисунки своих детей. Великое счастье, что дети в то самое время пребывали в Москве, «за зелёным забором», – вот только Козлов теперь не знал, когда ему суждено будет их увидеть. Да и суждено ли вообще? События разворачивались так, что надежда на возвращение домой таяла с каждой минутой.

Но всё равно, что бы ни ожидало его впереди, главный вопрос, который ему следовало решить как можно скорее, был вопрос о том, почему он здесь оказался. И опять – рассказ Алексея Михайловича: «Меня привезли в тюрьму контрразведки, начались бесконечные допросы, которые продолжались и днем, и ночью. Я не спал ни одной минуты – целую неделю! Причем про меня южноафриканцы ни хрена не знали. Даже когда они меня били, они не понимали, зачем они это делают. Это уже потом, через неделю, приехали немцы из ведомства по охране конституции[199] и из разведки ФРГ и показали мне фотографии. Я смотрю: эти фотокарточки только из института могли выйти, я там ещё совсем молодой был… Они мне не сказали, что я не должен переворачивать – и я перевернул одну фотокарточку, а там латинскими буквами: “A.M. Kozlov”. Ну что, доказывать, что я не верблюд, что ли? Я сказал, что являюсь советским гражданином, разведчиком. Больше я им не сказал ни хрена – это доказано»[200].

И тут всё совершенно неожиданно встало на свои места… Нет, не так! Тут ему стало очевидно ясно только одно, но, пожалуй, на тот момент самое главное: произошло предательство. Ведь если уличить человека в шпионаже можно по каким-то его действиям, по ошибке в документах, из перехваченного сообщения, запеленгованной радиопередачи или обнаруженному тайнику, то узнать, как его зовут на самом деле никак нельзя без посторонней помощи. Разведчик «в поле» живёт под оперативным именем, под оперативным псевдонимом или позывным, а собственное своё имя он вообще старается позабыть. Возвратившиеся нелегалы рассказывали нам несколько раз: «Слышу, имя какое-то знакомое говорят! Потом понимаю – это же меня так на самом деле зовут».

(К слову, одна разведчица-нелегал нам рассказывала, как в российском Сбербанке она вдруг позабыла своё настоящее имя. Хорошо, кассир оказалась женщиной опытной и душевной, знающей, что люди порой могут снимать со своих счетов деньги в очень тяжёлых для себя обстоятельствах, а потому сказала доброжелательно: «Подождите, посидите, успокойтесь, возьмите себя в руки, всё вспомните – и подходите без очереди!»

Зато когда у одного нелегала, который «там» несколько раз переходил с одних документов на другие, спросили вдруг при покупке авиационных билетов, какая у него фамилия, а он её, очередную, просто забыл, то он обаятельно улыбнулся и отвечал: «Как какая? Та самая, что в паспорте, который сейчас у вас руках!»)

Так что без предательства ни имени, ни, чаще всего, даже национальной принадлежности нелегального разведчика не определить. Поэтому надпись «A.M. Kozlov» сразу открыла «Дубравину» глаза на произошедшее и позволила ему тут же выстроить линию своего поведения.

Кстати, точно такое же осознание относительно предательства тут же пришло к Вильяму Фишеру в тот самый момент, когда американцы назвали его полковником – но ведь у «Марка» уже тогда всё было понятно по поводу его связника Рейно Хейханена[201], и он только окончательно утвердился в своих подозрениях, а потому и назвался Рудольфом Абелем, под чьим именем, в результате, он и вошёл в историю. Настоящей его фамилии Хейханен, разумеется, не знал, зато знал, что его резидент – полковник, старше его самого по воинском званию. Но Абель–Фишер – это совсем другая история.

А вот Алексей Козлов, внезапно «обретший» своё имя, оказался перед вопросом, как перед глухой стеной, о которою с лёту можно разбиться: кому он должен быть «благодарен» за это «обретение»? Вопрос был совсем не праздный, потому как ответ сразу же позволял понять, что и сколько про него могут здесь знать… Конечно, в перспективе это позволило бы и вывести «крота» на чистую воду – проще говоря, утопить, потому как и настоящие кроты не плавают, и «кроты»-предатели «чистую воду» не любят. Но когда ещё она откроется, эта перспектива – то есть когда он сможет возвратиться или хотя бы доложить в Центр о произошедшем? На данный момент, в обозримом будущем, такой возможности у него явно не предвиделось… Хотя, судя по тому, что фотографии были давними, студенческой поры, «корни» уходили в МИМО, но это понимание пока что мало чего давало.

В Центре в тот момент его потеряли. Алексей Михайлович это предполагал, но лишь по возвращении узнал точно: «Примерно шесть месяцев в Центре обо мне ничего не знали. И самое главное, что они посылали телеграммы! В контрразведке пару телеграмм приняли…»[202] Однако о том, что происходило дальше, мы расскажем уже в следующей главе…

В Москве недоумевали: исчез нелегал. Никаких официальных сообщений о его аресте со стороны правительства ЮАР, разумеется, не было. Да и вообще, о том, что произошло с «A.M. Kozlov» в этой стране, знали очень немногие. Оно неудивительно и вполне соответствует практике работы спецслужб. Ведь чаще всего захваченного агента, разведчика, а то, порой, и дипломата, как-то преступившего закон – кого там ещё? – стараются перевербовать, чтобы потом возвратить к месту постоянной работы уже в качестве своего «крота». С Гордиевским это получилось весьма успешно, хотя вообще-то такое удаётся очень и очень редко. Чаще всего люди решительно отказываются от подобного сотрудничества: у кого-то срабатывают патриотические убеждения, превалирует чувство долга, кто-то просто понимает, что всё-таки лучше просто вылететь из страны, а то и с работы, нежели оказаться впоследствии приговорённым к «исключительной мере наказания» за предательство. Так сказать, «следующая остановка – расстрел». Поэтому, насколько известно, в те времена потенциальные предатели сразу просились «в буржуинское царство», но если они не обладали эксклюзивной информацией, то им вежливо отказывали – на данный момент, разумеется, обнадёживая притом блестящими перспективами и популярно объясняя, что поездку в это «царство-государство» нужно заслужить добросовестной шпионской работой у себя на родине…

Если же кто-то по каким-то причинам (не будем вдаваться во все эти гнусные подробности) соглашался на сотрудничество с противником, принимая на себя роль «крота», то его старались как можно скорее возвратить в посольство или резидентуру, состряпав ему соответствующую «легенду», в которой категорически обходился вопрос пребывания в полиции. Ну, что-то типа: «Шёл по улице. Поскользнулся. Упал…»

Итак, нелегал исчез. Пропал без вести. В Ясеневе все те, кому положено было об этом знать, стояли, что называется, на ушах. Те, кому знать было не положено, пребывали в неведении, хотя кое-какая информация про это ЧП и просочилась «в народ», то есть по Управлению «С». Как мы помним, дипломатических отношений между СССР и ЮАР не существовало,