Молчаливый полет - Марк Тарловский

8 ноября 1950

Улитки и коньки[263]

Садовые улиткиС жильем своим ползутИ все свои пожитки,Быть может, в нем везут.

Пожитки — это шутка,Действительность же в том,Что скользкая малюткаНесет свой круглый дом.

И, если точно строгоВ рассказе соблюсти,Улитка-недотрогаНе думает ползти.

Об этом, как известно,Учебники гласят:Улитки повсеместноПо зелени скользят,

Скользят, топыря рожки,А вовсе не ползут,И домики по стежкеНа спинках волокут.

Три яруса над спинкой,Сужаясь, вознеслись,И стынет, став тропинкой,Серебряная слизь.

Улитка, вместе с дачей,Катается, скользя,А двигаться иначеЕй даже и нельзя.

Ей служит слизь для смазки,Как мало для машин:Природные салазкиУ этих молодчин!

И делают улиткиИз собственной слюныНадежные калитки,Круглее, чем блины,

И спит под их защитой,Как телка за плетнем,Кочевник знаменитыйВ убежище своем.

Пойдемте-ка, ребята,Зимою на каток:Блестит щеголеватоПокрытый льдом поток.

Улитка спит под снегомВ уютном завитке,А школьник занят бегом,Резвиться на катке.

Пусть конькобежец прыткий,Летит, об лед звеня, —Медлительной улиткеОн близкая родня!

Невидимо родство их,Ей не сравняться с ним,Но связан ход обоихСкольжением одним.

Под тяжестью подросткаКаточный тает лед.Без этого — загвоздка:Не двинешься вперед!

Вода здесь — в роли смазки,В подмогу пареньку,И ход отнюдь не тряскийПрисущ его коньку.

Не финны, не норвежцы,А русские — глади! —Как чудо-конькобежцы,Всех в мире впереди.

Но с маленькой улиткой,Природы господин,Ты общей связан ниткойПод звон стальных пластин!

На то ты — сын природы.Припомни же на льдуРодню, что лижет всходыНа грядках и в саду:

Вслед зимним дням суровымНастанут лета дни,А ты здесь добрым словомУлитку помяни!

<1950–1951>

Метеорит и ангел[264]

«Ты с миром вдребезги разбитымРасстался, звездный мой собрат,И стал простым метеоритом,Каких несметный мчится град

Как стадо вспугнутых оленей,Чего ты сроду не видал,Они по уйме направленийНесут свой камень и металл».

Близ глыбы, ужасом объятой,Перед лицом небесных сил,Так спутник говорил крылатый,Так ангел божий возгласил.

«Но кто ты, спутник, и откуда,И до какого рубежа?» —Метеорит, свидетель чуда,Спросил крылатого, дрожа.

«К тебе, кто прежде был расплавлен,Но в царство холода влеком,Я не правителем приставлен,А рядовым проводником.

С тобой лечу в кромешном мраке,Тебя где надо передам.Я <видманические> знакиВ тебе читаю по складам.

Но я читаю их от скуки,Я слишком много их прочел,А в пустоте не слышны звуки,В ней даже камень не тяжел.

И потому моей задачейЯ тягочусь уже давно:Мне почвы хочется горячей,Меня манит ущелья дно.

Но я не действую вслепую,Есть нашим странствиям предел:Мне на планету голубуюТебя доставить бог велел».

Он смолк, и часто думал камень,Что видит цель перед собой,Когда светила редкий пламеньМелькал случайно голубой.

И улыбался ангел божий,Приметив трепет кругляка:«Они с планетой только схожи,И нам не к ним наверняка.

Не к солнцу нас, великий Боже,Твоя направила рука,К песчинке черных бездорожийЕщё дорога далека».

Но вот приблизились к песчинкеИ врезались в воздушный слой.И камень вздрогнул от заминкиИ услыхал печальный вой.

А это сам он выл, сгораяНад самым страшным из миров,Когда сомнительного раяРаздернул гложущий покров.

И только жалкие объедкиНа землю выпали дождем,Какие, в сущности, нередки,Хотя немногие найдем.

И спутник, с трудным кончив делом,Что выполнял не в первый раз,Черкнул крылом, как совесть белымИ плохо видимым для нас.

7 января 1951

Два золотых (Сказка)[265]

Бедняк-туркмен три месяца не спал —На байском поле хлопок поливал.

Все гряды вдоволь напоив водой,Он получил в награду золотой.

Спеша домой с червонцем в кушаке,Он вдруг нашел такой же на песке.

От радости ускорив втрое шаг,Находку тоже сунул он в кушак.

А между тем, покуда несся он,Вступили золотые в перезвон.

Он был рад звону, не поняв сперва,Что слышит в нем туркменский слова.

Но понял вскоре: «Что еще за вздор!Двух золотых я слышу разговор…

Велик Аллах! — монеты в кушакеСудачат на туркменском языке!» —

Он тут же навзничь догадался лечь,Чтоб лучше слышать двойственную речью

Но золотой, подобранный с песка,Чья проповедь была, как брань, резка,

Уже успел свое договорить,Не собираясь, видно, повторить.

Затаил дыханье водолей,Когда в ответ, от имени полей,

Заговорил законный золотой,Что был за пот получен пролитой:

«Владелец мой, — промолвил он, звеня, —Прилежно спину гнул из-за меня.

Пылинки, не очищенной трудом,В таком, как я, не сыщешь золотом.

А ты! — не джинном ли положен ты?Чем ангельским облагорожен ты?

Не раз, быть может, джинн тебя ронял,И ты базарных в грех вводил менял.

А если ты не кинут под размен,Как на капкан приманка для гиен,

И о тебе горюет человек, —Он, может быть, бедняга, из калек,

Он, может быть, сиротка иль вдова,А может быть, имея сердце льва,

Врагов страны он в бегство обратилИ в золотом свой подвиг воплотил.

Я думаю, — мой честный господин,Поняв, что выход у него один,

Тебя обратно кинет на песок,Каков бы ни был темный твой исток». —

И на ноги вскочил бедняк-туркмен:«Как мог попасть я к заблужденью в плен?!

Зачем владеть лукавым золотым?Он будет горше, чем геенны дым.

Немедленно находку отшвырнуть!Спокойствие душе своей вернуть!..»

Мозолистая грубая рукаСкользнула тут же в складки кушака

И вытащила оба золотых,Как давеча, по-прежнему, немых;

Но сходственней двух зерен полевых,Тождественней двух капель дождевых

Чеканные сверкнули двойникиИз ледяной трясущейся руки…

«Какой из двух?.. вот этот… нет другой!..Заговори! душе верни покой!» —

Но оба диска тягостно молчат,А как встряхнешь — бессмысленно бренчат!

И говорят, что можно с той порыВ Ташаузе, в Чарджоу, и в Мары

Увидеть иногда в базарный деньРаба сомнений явственную тень —

Царицу дыню, сладкую, как мед,Она рукой прозрачной подберет

И золотой протянет продавцу,Но, передумав, поднесет к лицу

И скажет: «Нет! — к нему пристал кусок!Застрянет в горле купленный кусок…

Возьми другой! вот это капитал!Ай нет… и к этому песок пристал…» —

И дыня остается на лотке,И тень бредет с червонцами в руке

И видит мраморный истертый круг,Где золотые пробуют на звук,

И говорит меняле-старику:«Из двух один я в жертву обреку

И дам тебе, а ты определи —В каком награда за полив земли…» —

Но сердится на пришлого старик:— «Бездельник ты, я вижу, и шутник.

Уйди, уйди, напрасно ты залезС такими просьбами под мой навес!» —

Бродячим псом шарахается тень,Садится у мечети на ступень,

К неудовольствию господних слугПугливо озирается вокруг,

И, как всегда, из призрачной рукиЧеканные сверкают двойники:

«Какой из двух?.. вот этот… нет другой!..Заговори! Душе верни покой!» —

Но оба диска тягостно молчат,А как встряхнешь — бессмысленно бренчат.

16–17 марта 1951