Молчаливый полет - Марк Тарловский

12 января 1928

Письмо о пользе стихла В.И. Шувалову[276]

Неправо о вещах те думают, Шувалов,Которые стихло чтут ниже интегралов,Приманчивой кривой блистающих в глаза:Не меньше польза в нем, не меньше в нем краса.Нередко я для той с парнасских гор спускаюсь;И ныне от нея на верх их возвращаюсь,Пою перед тобой в восторге похвалуНе спорам, не статьям, не званью, но стихлу.

12 января 1928

Экспромт («В своем великолепии уверен…»)[277]

В своем великолепии уверен,С тиранством сочетая простоту,На председательском своем постуАнафемой гремит m<onsieu>r Чичерин.

Он вывел дух Долиздиных таверенИ кассы Соколиной наготуИ обратил в нездешнюю мечтуБылой фантом, который им похерен.

«Вы индивидуально-хороши,Вы — зеркало общественной души», —Союзу говорит он, как девице.

Союзе же млеет, клонится к немуИ шепчет: «Алексею одномуДарую право “veni, vidi, vici”[278]».

4 октября 1928. В столовой Дома Герцена

Пародия на стихотворение «Бетховен» Георгия Шенгели[279]

То «Тайное тайных» и «Зависть» Олеши глухая,То Лида Сейфуллина в мелких фиалках у края,То пыльный Пильняк, пропитавшийся шепотом келий, —И вот в Госиздат бронзовеющий входит Шенгели.

Он входит, он видит: в углу, в ожиданьи погоды,Пылятся его же (опять они здесь) переводы.Давно не печатал! на договор брошена шляпа,И в желтую рукопись падает львиная лапа.

Глаза на Главлит, опустившийся плоскостью темной,Глаза на авансы, что жрет Маяковский огромный,И, точно от Горького, пышные брови нахмуря,Строчит он, а в сердце летит и безумствует буря.

Но грустный Халатов ответствует штурму икотой,Семь завов поэту ответствуют сладкой зевотой,И ржавые перья в провалы, в пустоты молчанья,Ослабнув, кидают хромое свое дребезжанье.

Полонский к ушам прижимает испуганно руки,Учтивостью жертвуя, лишь бы не резали звуки;Ермилов от ужаса только руками разводит, —Шенгели не видит, Шенгели сидит — переводит!

27 декабря 1928

Лермонтов (о Маяковском и Сельвинском)[280]

Они любили друг друга так долго и нежно,С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!Но как враги избегали признанья и встречи,И были пусты и хладны их краткие речи.

Они расстались в безмолвном и гордом страданьеИ милый образ во сне лишь порою видали.И час пришел: наступило за «Леф'ом» свиданье…Но в «Новом мире» друг друга они не узнали.

1928?

«Помятая, как бабушкина роба…»[281]

Ты мне воздух, и дождь, и вино.

Ада Владимирова

Строчка «Ты мне воздух, и дождь, и вино» надолго останется в литературе.

Из речи профессора Розанова И.Н. об Аде Владимировой

Помятая, как бабушкина роба,Как жаба, раздуваешь ты свой зоб,Кидая в дрожь нервических особ,Ты декламируешь как бы из гроба.

Чревовещательница и хвороба,Ты персонаж, каких не знал Эзоп,Ты — вол, что в тупости своей утоп,Лягушка и Крыловская утроба.

Ты — воздух, где повесили топор,Ты — потный дождь из Розановский пор,Ты и вино, прокисшее в корзине,

Ты воздух нам, ты дождь нам, ты вино,И, смешанная с ними заодно,Ты, безусловно, oleum ricini.[282]

17 февраля 1929

«Как губы милой, рдеет слово Жица…»[283]

Как губы милой, рдеет слово Жица,Одна отрада — слушать злого Жица.Взгляните на него во время прений,Не осуждайте так сурово Жица.Он как барбос бросается на встречных,Не называйте же коровой Жица.Победа над Пеньковским в рукопашной —Последняя поднесь обнова Жица.Довольно с нас и этого любимца,Не требуйте, друзья, другого Жица.

29 февраля 1929

Экспромт («На протяжении версты…»)[284]

На протяжении версты —Бульвар отменной красоты.

Он домом Герцена гордится,На нем — и Пушкин, и блудница.

Он Тимирязевым кряхтит —Завидный груз! Почетный вид!

Но почему в заветном домеФокстротной преданы истоме?

Но почему под сенью музКлуб с кабаком вступил в союз?

Но почему так злы и грубыДрузья сомнительного клуба?

Зачем заведомых враговПускать под Герценовский кров? —

Друзья! Нельзя ли для прогулокПодальше выбрать переулок?

1 июня 1929

На Олимпиаду Никитичну, содержательницу пансиона в доме Волошина[285]

«Не переслащивайте молоко,Хлебайте воду прямо из колодца,Вареников не прячьте за трикоИ доедайте всё, что остается!»

Олимпиада, с видом полководца,Разносит всех. Послушайте, Клико:Вам сахар достается нелегко,Зато от Вас легко нам достается…

23 июля 1929

Пи-явный сон в Коктебеле[286]

Максу ставили пиявок.Столь обильная закускаПривила им стиль и навыкВ мокром деле кровопуска.По земле несется слава,И чудовищем несытымИсполинская пияваК Максу тянется с визитом.Этот бог земных пиявиц,Пьяный кровию и пивом,Грин-писатель, Грин-красавец,Духом горд Максолюбивым.Ты довольно в пиве плавал,Ты замешан в мокром деле,Спи, диавол, спи, пиавол,В доброй максовой постели.

15 августа 1929

«Ангел-хранитель Максимилианий…»[287]

Ангел-хранитель Максимилианий,Не откажись от земных воздаяний!Князь Coctebelicus, мастер и маг,Помни о верных тебе «теремах»!

Август 1929

На перевод Абрамом Эфросом “VitaNuova” Данте, выпущенный издательством “Academia”[288]

I

Семи кругов насытясь видом,Великий Данте в землю врос,Когда узнал, что адским гидомБыл не Вергилий, а Эфрос.

II. (по Блоку)

На перевод взирая косо,Веду рублям построчным счет,Тень Данта с профилем ЭфросаО «Новой жизни» мне поет.

III. (поПушкину)

«Наших бьют!..» В руках моихВетхий Дант охрип от «Sos’a»,На устах начатой стих,Недочитанной, затихВ переводе А. Эфроса.

IV. (по Пушкину)

Суровый Дант не презирал Эфроса,И, в знак того, что чтит его труды,В свой барельеф раствором купоросаВтравил он профиль жидкой бороды.

V. (по Гумилеву)

Музы, рыдать перестаньте,Выкидыш лучше, чем сноси,Спойте мне песню о ДантеИли Абраме Эфросе.

Жил беспокойный молодчикВ мире лукавых обличий,Грешник, болтун, переводчик,Но он любил Беатриче.

Тайные думы поэтаВ сердце, исполненном жаром,Стали звенеть, как монеты,Стали шуметь гонораром!

Музы, в сонете-брильянтеСтав от него материями,Спойте мне песню о ДантеИ об Эфросе Абраме.

11 октября 1934

«Есть право у меня такое…»[289]