Курьер - Андрей Силенгинский

Мне слов в этом спектакле практически не досталось, но я не жаловался. Кое-какие вопросы по поводу моего здесь присутствия у меня имелись в наличии, но я с ними не спешил. Для начала правильней будет поговорить с Робертом или Яковом Вениаминовичем, а уж после этого можно будет проинтервьюировать и доктора, если какие-то неясности останутся. Пока же меня устраивал имеющийся объем информации: я жив. моей жизни ничего серьезно не угрожает, скоро я смогу покинуть больницу.

— Вы кушать хотите? — спросил Дмитрий Стефанович.

Я прислушался к себе и честно сказал:

— Не знаю.

Дмитрий Стефанович с довольным видом кивнул.

— Значит, хотите. Потому что, если бы вы не хотели, то знали бы об этом вполне определенно. Обед будет примерно через полчаса, вам принесут сюда. И не спорьте! — решительно добавил он, хотя я спорить и не собирался. — Вставать вам еще рано. Кушать — в самый раз, а вставать рано.

Когда доктор вышел, тишина в палате воцарилась отчетливая и долгожданная. Я попробовал для тренировки поговорить сам с собой вслух и выставил себе по этой дисциплине вполне уверенную четверку

— услышь я себя со стороны, оснований представлять себя на больничной койке у меня бы не появилось. Значит, пришло время для позвонить родителям. Лучше все-таки папе, подумав, решил я. У мамы чутье... я иногда его боюсь. Не имея в виду ничего конкретного, она может вдруг спросить, где я. Придется либо хитро выкручиваться, либо врать напропалую. Для ведения тонкого диалога я еще не вполне пришел в себя, а врать маме попросту не умею. Умалчивать, уходить от ответа, но не врать.

Подвижность моя достигла столь невероятных величин, что я почти без труда дотянулся до своей одежды и извлек мобильник. Пропущенных не было, и я облегченно вздохнул. Глянул на дату и облегченно вздохнул еще раз. Без сознания я валялся менее суток. Будем считать, что я просто долго спал...

Покрутив телефон в руке, я довольно быстро придумал тему для разговора. Видеорежим я, конечно, включать не стал, впрочем, так я поступал достаточно часто, чтобы это могло вызвать подозрения.

-Да?

— Привет, пап! Какие у вас с мамой планы на эти выходные?

Папин вздох заслуживал театральных подмостков.

— Да какие у стариков могут быть планы?

— Я за стариков ничего не знаю, я ведь у вас спрашиваю.

Папа засмеялся.

— А что такое?

— Ничего особенного, просто у меня вроде как завершилась грандиозная ремонтная эпопея. Квартира выглядит как новая, так что имею полное право устроить новоселье. Как вы смотрите на субботу?

Я еще на самом деле не видел окончательного варианта своего жилища, но питал определенную уверенность, что за последний день работ бригада едва ли могла что-то катастрофически испортить... В любом случае, до субботы я домой вернусь. Не меньше Дмитрия Стефановича заинтересован в освобождении занимаемого койко-места.

Мы еще чуть-чуть поговорили, я (через посредничество папы) поспорил с мамой о моей способности накрыть стол самостоятельно, без ее помощи. Сошлись на компромиссном варианте, который меня вполне устроил, ибо такую рыбу, как готовит мама, я никогда не приготовлю сам и не закажу ни в одном ресторане.

Отключив телефон, я откинулся на кровати — все-таки разговор меня утомил. Зато теперь я точно почувствовал, что голоден. Сутки ничего не ел все-таки. Так что обед пришелся весьма кстати.

Я в своей жизни слышал много леденящих душу историй про больничную еду, но к этой конкретной трапезе у меня претензий не было. Не пир, конечно, но более чем съедобно. Сюда бы еще рюмочку коньяка... Но просить об этом строгую медсестру было бы бестактно. Так что, когда она забирала поднос с пустыми тарелками, я ограничился словами благодарности. А она, уже в дверях, произнесла, наконец, первые услышанные мною от нее слова:

— К вам посетитель. Доктор разрешил, только чтоб недолго.

Любопытно, а я раньше считал, что в обеденное время посетителей к больным не пускают... Или для отдельной палаты отдельные правила? Впрочем, мне было все равно, посетителю я был рад. Яков Вениаминович или Роберт?

Но это был не тот и не другой. И если я удивился, то только на секунду-другую. Потому что чему тут удивляться? На пороге палаты с пакетом в руках стоял Александр Константинович.

Глава двадцать пятая

Фрукты из пакета Александр Константинович разложил на тумбочке. Это было удивительно трогательно и мило. Сейчас он дотронется тыльной стороной ладони мне до лба, улыбнется ободряюще и спросит: «ну как ты, держишься?». А я тоже улыбнусь — но уже мужественно — и измученным, тихим, но сильным голосом отвечу: «меня так просто не сломаешь!».

Но Александр Константинович вместо этого начал меня потчевать, расписывая достоинства принесенных фруктов так ярко и смачно, что я задумался, а не торговал ли он на колхозном рынке, прежде чем стать магом. Мне пришлось глотать слюну и прилагать усилия, чтобы не впиться зубами в грушу — и это при том, что я только что пообедал. В такой вот обстановке следующая фраза комконовца прозвучала резким диссонансом:

— Я ведь вам неприятен, Вадим Николаевич?

— Нет, — сказал я, немного поколебавшись между откровенностью и вежливостью и все же качнувшись в сторону последней.

Александр Константинович удовлетворенно кивнул.

— Вы не будете против ответить на пару вопросов?

— Спрашивайте, — сказал я. на этот раз избежав и дипломатичной лжи, и грубой правды.

Суть в том, что я конечно же был против, и с огромным удовольствием послал бы комконовца к черту с его вопросами, вот только сильно сомневался, что он пойдет. А если бы вдруг и пошел, то непременно вернулся бы обратно, сделавшись после этого еще менее приятным собеседником. Так что пусть спрашивает...

— Вадим Николаевич, — комконовец смотрел мне прямо в глаза, — вы шли в Тоннель, чтобы достать заклинание для изучения алфавита Белого шара?

— Да, — ответил я.

Какой смысл мне был врать? Это явно был вводный вопрос, ответ на который Александр Константинович наверняка знал.

— Вы достали заклинание?

Я обвел глазами палату.

— А что, так вот непонятно?

Комконовец покачал головой.

— Мало ли. Возможно, вы потеряли сознание уже после соприкосновения с Белым шаром. Такие случаи бывают изредка.

Я пожал плечами.

— Нет. Я до Белого шара не дошел.

Александр Константинович еще несколько секунд удерживал взгляд на моем лице, затем снова кивнул.

— Понятно. Не могу сказать с определенностью, хорошо это или плохо... Но. по крайней мере, имеется ясность в этом вопросе.

Удержаться от усмешки я не смог.

— Что же получается, вы мне на слово верите?

Александр Константинович развел руками.

— Чего же мне вам не верить, если вы правду говорите?

Какое-то время я терялся в догадках, но вскоре понимание пришло.

— А-а-а... — протянул я. — В вашем распоряжении и заклинание-детектор лжи имеется?

Комконовец улыбнулся.

— Если такое заклинание и существует, мне о нем ничего не известно. Отличать правду от лжи люди научились задолго до появления Белого шара.

Все-таки я смотрел на него с недоверием.

— Про полиграф Киллера я слышал, но вы-то. вроде, никаких датчиков на меня не цепляли.

Александр Константинович коротко хохотнул.

— Знали бы вы, Вадим Николаевич, сколько датчиков на вашем лице!.. Естественных, природных. Надо просто уметь считывать их показания, а я как раз умею. И эта способность ничего общего с магией не имеет. Конечно, — добавил он после небольшой паузы, — есть люди, умеющие врать в самом прямом смысле слова, с ними сложнее. Но их немного, и вы к таким людям не относитесь. Тем более сейчас, когда ваш организм ослаблен. Вот когда вы отрицали, что я вам неприятен, вы лукавили. И я тогда отметил ваши реакции, они вполне стандартные.

— Ладно, — недовольно проворчал я, — давайте переходить от лекции обратно к допросу.

— К допросу? — Александр Константинович выглядел искренне удивленным. — Чего вдруг к допросу? Не спорю, ответ на вопрос о заклинании был мне небезразличен, но в целом я пришел вас проведать... и побеседовать. Вы мне интересны, Вадим Николаевич.

— Вам или комитету? — ехидно спросил я.

— А что такое? — комконовец кинул брови на лоб так высоко, что они ударились о линию волос. — Или наши интересы не могут совпасть?

Он негромко, но очень заразительно засмеялся, и я против воли растянул губы в дурацкой ухмылке. Проклятая ослабленность организма!

— Вербовать будете? — напрямик спросил я.

— Ни боже мой! — решительно ответил Александр Константинович, чем, признаюсь, меня слегка удивил.

— Вы не обижайтесь. Вадим Николаевич, — продолжил он со вздохом, — но вы себя немного переоцениваете. Бесспорно, вы очень хороший курьер, но на комитет работает много очень хороших курьеров. Причем некоторые даже сами того не зная... Если вы вдруг захотите присоединиться к нам, дайте мне знать, я попробую сказать за вас словечко. Кстати, его вес я вас также попрошу не переоценивать.