Курьер - Андрей Силенгинский

— А если воззвать к элементарному чувству справедливости? — без особой надежды в голосе сказал Томашов. — Разве магия не должна принадлежать тем, кто ради нее проходит Тоннель? Рискует собственной жизнью, если ты еще не выработал аллергию на красивые слова?

Я негромко засмеялся.

— Хорошее слово — справедливость. Знамя, а не слово. Вот только... Сколько раз под этим знаменем творились вещи, не имеющие к справедливости никакого отношения. Ни в коем случае не пытаюсь тебя обвинить в чем-то, просто от знаменосца порой мало что зависит. И потом, невозможно исправить все, что нам кажется несправедливым.

— Но разве не нужно к этому хотя бы стремиться?

Томашов. по-моему, с моим отказом уже смирился. Теперь просто хотел оставить за собой последнее слово. Сначала я хотел позволить ему эту малость, но потом понял, что сказал еще не все.

— Знаешь, а ведь месяц назад я, возможно, согласился бы тебе помочь. Я был очень молод месяц назад...

Он снова повернул ко мне свое лицо.

— Ты так постарел всего за месяц?

— Я просто вышел из возраста быстрых решений. Я в них не верю. Пришел, увидел, победил — это не мой девиз.

— Твое решение — это не принимать никаких решений?

Я по-дружески пихнул его в плечо.

— Я просто не спешу. Не говори мне. что завтра будет поздно, не поверю. У тебя были годы на обдумывание, а мне ты предлагаешь пойти за тобой без малейших колебаний. Подожди, кто знает, быть может, я еще проникнусь твоими словами. Тогда я найду тебя.

Томашов с саркастической ухмылкой покачал головой.

— Найду. Миша, надо будет — найду. В любом случае, стоит поговорить с тобой, с настоящим тобой — там, в реальном мире. Боюсь, правда, КОМКОН найдет тебя теперь раньше. Но помогать ему я не собираюсь.

Томашов довольно неумело засвистел какой-то мотивчик. Совершенно мне незнакомый.

Я встал на ноги.

— Забирай свою награду, — Томашов широким жестом указал на Белый шар. Дежа вю...

Но я махнул рукой.

— Видишь ли. с этим решением я тоже спешить не хочу. Не уверен, что это заклинание принесет людям чего-нибудь хорошего. Если надумаю, вернусь.

Повернувшись к Белому шару спиной, я закрыл глаза. Итак... очищение грязных волос без порчи прически. Сосредоточиться.

Когда я открыл глаза, ни Томашова. ни Белого шара поблизости не было. Я находился в глухом, зловещего вида лесу. Это вызвало во мне такой прилив энтузиазма, что я подмигнул самому себе.

эпилог

Это ж какое, оказывается, забытое удовольствие — покупать книги. Бумажные. Лично, а не через интернет. На Книжном рынке. Неспешно ходить по рядам, щупать обложки глазами, брать то одну, то другую книгу в руки и задумчиво перелистывать страницы. Делать выбор, совсем немножко, исключительно ради спортивного интереса, торговаться с продавцом и, положив очередной трофей в пакет, фланировать дальше. Иногда вступать с торговцами в отвлеченный диалог о литературе, потому что кто, как не они знают, что хотел сказать тот или иной автор своей последней книгой и о чем он будет писать следующую.

Я ведь до сегодняшнего дня делал такое еще на Греческой, а здесь, на новой Книжке если и бывал, то ради покупки диска с фильмом или игрушкой... Книг тут все меньше, они уже сейчас выступают сопутствующим товаром к тем же дискам, разной компьютерной мелочевке и амулетам — настоящим магическим и дешевым имитациям. Если так пойдет дальше, скоро дети будут удивляться, почему Книжка называется Книжкой. И что это слово вообще означает.

Свое решение о книжном шкафе дома я воплощал в жизнь. Постепенно, без жадно горящих глаз, привозя домой каждый раз по пять-шесть томов, не больше. Растягивал удовольствие. У родителей ничего забирать не стал, пусть и они выглядят культурными людьми.

Так... я взвесил на руке пакет. Обычный, не разгрузочный. На сегодня пора потихоньку закругляться. Сейчас еще какой-нибудь детективчик присмотрю, и домой.

— Вадим... — тихий знакомый голос за спиной заставил меня остановиться.

— Что вам надо, Боря? — сказал я, не оборачиваясь, и предельно сухо. Но раздражения почувствовать не сумел. Больно денек хороший.

— Поговорить. Вадим, ну, будь человеком!

— Поговорить! — я все-таки обернулся и уставился в просительный взгляд Мирского. — В Одессе мильон человек, почему тебе нужно поговорить именно со мной?

Безусловно, это был совершенно риторический вопрос, но у Мирского имелся на него ответ. По крайней мере, времени на раздумья ему не потребовалось.

— Потому что я подлец и негодяй, но ты должен меня простить. — он втянул голову поглубже в поднятый воротник кожаной куртки, но лицо имел при себе решительное.

Я склонил голову набок.

— Интересно, где я уже успел сделать такой долг?

— Вадим, прости! — с угрозой в голосе сказал Мирский. — Хочешь, я из комитета уйду?

Не удержавшись, я рассмеялся.

— Нет, до чего ты прагматичный человек, а! Ведь уйдешь, верю, однако заранее уходить не стал. На всякий случай. А сам подумай, насколько эффектней бы прозвучало: «я ушел из комитета!».

Борис развернулся кругом и медленно, но твердо пошел прочь. Из комитета уходить, надо думать.

— Стой! — негромко окрикнул я. — Сдался мне твой комитет.

Борис с охотой вернулся в прежнюю позицию.

— Я ничего не имею к КОМКОНу, — продолжил я. — Симпатий не испытываю, но и проклятья на его голову не призываю. Так что уходить или оставаться — это твое дело. У меня для тебя другое условие будет.

Он негодяй, конечно, но ведь когда Роберт помог мне притвориться мертвым, запаниковал по-настоящему. Желание прощать — это наша слабость...

— Какое? — с готовностью спросил Борис.

— Та машина, что меня сбила. Знаешь?

— Белая «шестерка», знаю, но номер — нет. Я ж говорю, маг на расстоянии стоял...

— Вот! — я поднял указательный палец вверх. — Я тоже номер не рассмотрел. За рулем сидела девушка, Марина, и ты мне ее найдешь.

— Как?! — вскинулся Борис.

— Откуда я знаю? — искренне удивился я. — Немножко я тебе помогу, машина на ее отца оформлена. С твоими связями и возможностями — найдешь, Одесса — город маленький. И не смотри на меня так, я не торгуюсь.

С этими словами я развернулся и пошел к лотку с явно детективными обложками, насвистывая какую-то непонятную мелодию. По-моему, ту же самую, что свистел Томашов в Тоннеле.

Умение прощать — это наша сила. Я на комитет поработал, пусть и он на меня потрудится.