Гараж. Автобиография семьи - Михаил Александрович Ширвиндт

– У меня утюг один сверх нормы, – как ни в чём не бывало продолжила она. – Можно я его вам на время отдам, вам ведь уже всё равно?

И достаёт из-за спины коробку с утюгом.

– А это вам в качестве благодарности, – добавляет она, протягивая бутылку водки.

Долго по перрону разносились наши крики с упоминанием самой женщины, её поганого утюга, долбаного 14-го вагона, всего грёбаного поезда и в целом Министерства путей сообщения.

Плохо дело, если уже весь состав знает о нашей контрабанде. Мы с Лёней благородно решили на допросах всё валить на Винокура, дескать, он попросил отвезти телевизоры, а об Альтове молчать – он наивный, его Винокур тоже развёл.

«Не говори гоп, пока не переедешь Чоп» – так шутили об эмигрантах, покидавших родину через пропускной пункт на границе СССР с Венгрией, но и нас, контрабандистов, это касалось в полной мере.

Стоянка в Чопе – долгая в связи с погранично-таможенными формальностями, а также из-за смены колес. Может, кто-то не знает, что ширина нашей железнодорожной колеи отличается от европейской примерно на 9 сантиметров. Наша «поширше» будет. И не только потому, что Россия – широкая душа, а стало быть, и колея, а потому, что такой размер предложил Николаю I Джордж Вашингтон Уистлер, американский инженер, строивший железную дорогу в России. Более узкая колея, как и первая железная дорога, появилась в Англии в 1825 году и составляла 1435 мм. Причина была проста: подвижной состав заказывали на каретной фабрике (а что, там тоже делают колёса), и 4 фута 8,5 дюйма были сложившимся стандартном для карет. Извините за экскурс в программу «Хочу знать с Михаилом Ширвиндтом», но уж очень многого я нахватался, пока над ней работал.

Время смены наших колёс на заграничные – это время таможенников.

– Всем занять свои места! – раздался властный голос, и в вагоне появилась группа людей в погонах.

Первым делом один из них зашел в наше купе. Сурово оглядев нас всех, он спросил:

– Кто тут Ширвиндт?

«Ну и слава богу! – подумал я. – Чем быстрее, тем лучше».

– Это я.

– Так, второй кто?

– В смысле?

– Второй телевизор кто везёт? – Он начал раздражаться.

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Я спра-ши-ва-ю, кто ве-зёт вто-рой те-ле-ви-зор, – по слогам произнес он.

– Какой такой второй? – начал было я, но тут в проёме появился бледный Лёня Тимцуник, который, оказывается, слушал наш диалог, стоя за дверью.

– Я везу, – обреченно сказал он.

– Вот и хорошо, – обрадовался таможенник. – Пошли!

Мы даже не поинтересовались, куда, зачем, с вещами идти или пока так. Просто уныло двинулись по проходу за человеком в погонах, провожаемые испуганными взглядами коллег по театру, уже, наверное, бывших.

Нас повели по освещённым яркими прожекторами рельсам мимо наших вагонов, часть из которых поднимали огромные домкраты, и они висели в воздухе, болтая новыми колёсами.

В окнах мелькали фуражки пограничников и таможенников, злобно лаяли собаки, а нас уводили всё дальше и дальше во тьму и в неизвестность. (Собак, вероятно, всё же не было – это я добавил для полноты картины.)

Тьма и неизвестность закончились длинным приземистым бараком (после собак хочется сказать – куда нас бесцеремонно втолкнули люди с автоматами, но нет, до этого не дошло). Нас долго вели по мрачному коридору, после чего мы оказались в тёмной пустой приёмной и сопровождающий постучал в обитую дерматином дверь.

– Войдите! – послышалось оттуда, и мы, сжавшись и внутренне, и внешне, зашли.

Это был просторный начальственный кабинет: серые стены, портрет Андропова, огромный чугунный сейф (ну всё-таки таможня) и длинный стол для заседаний. А на столе, что называется, накрытая поляна. Чего там только не было! Икра чёрная, икра красная, осетрина, сервелат, невиданная водка, коньяк (ну всё-таки таможня).

За столом сидели человек шесть в форме, а в торце, в штатском, Владимир Винокур – собственной персоной! Мы с Лёней остолбенели.

– А вот и вы! – заговорил Винокур. – Мы уже заждались! Присаживайтесь. Владимир попросил меня достойно вас встретить.

– Кто попросил? – промямлил я.

– Владимир Натанович Винокур позвонил и сказал, что вы здесь будете проезжать. Ну вот, мы, как говорится, чем богаты, тем и рады! Ах да, я не представился…

И он назвал себя. Это был начальник местной таможни Пётр Андреевич Гладков (имя вымышленное, от греха).

– Нет… вы же… одно лицо, – пробормотал потрясённый Тимцуник.

– Да, мне многие говорят, что похож, – улыбнулся начальник. – Угощайтесь!

Ну и началось! Мы пили армянский коньяк, закусывали астраханской икрой и венгерским сервелатом. Мы провозглашали тосты за вечную дружбу артистов и таможенников, травили театральные байки, хвастались знакомством с Аркадием Райкиным и дружбой с Райкиным же, но Константином. Да и вообще мы с Лёней – главные артисты и театр без нас просто прекратит своё существование. И так далее. Хлестаков позавидовал бы нашей фантазии. В какой-то момент, спохватившись, я спросил:

– А поезд наш не уйдёт?

– Пока мы сидим, никто никуда не уйдёт, – заверил начальник.

В разгар всей этой вакханалии раздался стук в дверь и на пороге появился Константин Аркадьевич Райкин, самый что ни на есть настоящий.

– Та-а-к! – произнёс Костя с каменным лицом.

Мы с Лёней оцепенели, начальник же, увидев Райкина живьём, вскочил, подбежал к нему, стал трясти руку:

– Присоединяйтесь! Мы тут с вашими друзьями отдыхаем!

Тяжёлым взглядом Костя посмотрел на «друзей» и молча вышел из кабинета.

Уже потом мы выяснили, что молва о нашем аресте довольно быстро дошла до вагона, в котором ехал Костя, и он как настоящий товарищ (да и руководитель) предпринял неимоверные усилия, чтобы выбраться из поезда туда, куда по доброй воле пассажиры попасть не могли: уговорил офицера проводить его до барака таможни, упросил охранника пустить внутрь, в кабинет. И вот он заходит и видит, и слышит… Константин Аркадьевич решил, что мы с Лёней заранее знали об этом банкете и ушли, никому ничего не сказав, а поезд стоял на границе три часа только потому, что мы с Тимцуником пьянствовали с начальником таможни.

В конце этого повествования я хочу извиниться перед Семёном Теодоровичем Альтовым за лёгкий скептицизм и недоверие, перед Владимиром Натановичем Винокуром – за недооценку его величия и всемогущества, перед Константином Аркадьевичем Райкиным – за нервотрёпку, перед женщиной из 14-го вагона – за то, что не провезли её утюг. И хочу поблагодарить Петра Андреевича Гладкова-Винокура (помните, что имя вымышленное?) за дружбу, гостеприимство и контрабандные деликатесы.

В гараже

«Пропили второй рукав и спинку»