Метель - Андрей Бондаренко

– Как зовут хозяйку? Строга, небось? Кем она приходится молодому князю Глебу? Жано – твоё природное имя?

– Зовут Елизаветой Алексеевной. Князю Глебу приходится двоюродной бабкой, – усердно работая веником, сообщил мажордом краешком рта. – Очень строга. По субботам лично сечёт девок дворовых. Через одну и до крови. Меня же при крещении нарекли Иваном. Теперь вот – Жано…

– Понятное дело, бывает, не расстраивайся…. Емельян, что жеребца увёл в конюшню, сын твой? Лицом больно уж похож.

– Сынок, младшенький…. Очень шустрый и разумный. А, что?

– Пока ничего. Потом переговорим, Ладно, веди уже к барыне, на второй завтрак с кофием…

Столовая княжеского дома Нефёдовых произвела на Петра неоднозначное впечатление.

«Никакой тебе исторической экзотики, чёрт побери!», – капризный внутренний голос даже слегка возмутился. – «Если не обращать внимания на разные мелочи – как то, на отсутствие эклектических ламп-люстр и плазменной панели домашнего кинотеатра – то легко можно предположить, что дело происходит в двадцать первом веке, в загородном доме какого-нибудь бизнесмена средней руки, или областного депутата, что суть – одно и то же. Мебель, искусно стилизованная под антиквариат, стены обклеены бумажными аляповатыми обоями, наборной паркет на полу, на окнах – тяжёлые шторы-портьеры, впрочем, почти все раздёрнутые, поэтому в помещении достаточно светло. Ну и всяческие картины-скульптуры – везде и всюду. Золочёные рамы, мраморные ангелочки-Амуры, громоздкие напольные часы…. Как же без этого? Любовь к искусству всегда была в почёте у состоятельной российской публики, типа – так полагается по высокому статусу…. Иконостас в углу и изразцовый камин? Не, такое и для Будущего не в диковинку. Справа двухстворчатые высокие двери, слева – точно такие же. Да, ожидалось увидеть нечто совсем другое…. Что конкретно? А Бог его знает! Что-нибудь особенное, специфическое, подчёркивающее, так сказать, дух эпохи…. Кстати, по поводу духа. Пахнет, как раз, непривычно – по понятиям двадцать первого века. Всё тот же – как и в светёлке жабинского постоялого двора – аромат свежевыпеченного хлеба и сушёных трав, да и нафталином отдаёт самую малость. Видимо, по холодному зимнему времени года, княжеский дом проветривают не часто, берегут живительное тепло…».

Да и старая княгиня Нефёдова показалась Петьке самой что ни наесть обыкновенной бабушкой, где-то даже узнаваемой.

«Она же очень похожа на незабвенную Татьяну Пельцер! Ну, из кинофильма «Формула любви», где Пельцер играла пожилую тётушку главного героя», – удивлённо-обрадовано известил внутренний голос. – «Многочисленные пёстрые кофточки-телогрейки, надетые одна на одну. Кружевной белоснежный чепец, седые – явно, накладные – букли-валики, умные, внимательные, чуть усталые глаза за толстыми стёклами очков…. Как такая симпатичная и внешне добрейшая бабулька может по субботам лично сечь дворовых девок? Да ещё через одну и до крови? Прав был бессмертный классик: – «Умом Россию не понять. Аршином общим – не измерить…». Страна неразрешимых парадоксов и тупиковых загадок…».

– Проходи, отважный подполковник, не стесняйся! – любезно пригласила старушка. – Ты сказал, мол, Пьер Бурмин? Уж, не сынком ли приходишься Афанасию Бурмину? Как же, помню его! Известный был – в своё время – похититель женских доверчивых сердец. Даже за моей племянницей покойной, матушкой князя Глеба, пытался ухаживать-ухлёстывать, хват такой…. Присаживайся, мон шер, присаживайся! В ногах-то, как известно, правды нет. Устал, небось, с дороги?

– Нет, мадам! Ни капли! – Петька браво щёлкнул каблуками ботиков. – Для гусара семь вёрст – не крюк! Как, впрочем, и семнадцать…. Позвольте, мадам, вашу ручку!

– Что? Ах, да, эти гусарские штучки…, – княгиня величественно протянула морщинистую ладошку. – Лобзай, озорник! Лобзай, коль такой небрезгливый. Старческая кожа, она совсем не напоминает надушенный китайский шёлк, а, наоборот, очень похожа на средневековый потрескавшийся пергамент – с соответствующим запахом…

Завершив процедуру целования, Пётр уселся на стул с гнутой резной спинкой (совершенно обычный стул, даже в 2012-ом году такие, в смысле, очень похожие, можно было запросто встретить в московских мебельных магазинах), и с интересом оглядел стол, накрытый ко второму завтраку.

«Опять ничего интересного и заслуживающего внимания!», – в очередной раз расстроился внутренний голос. – «Тарелки-ложки, серебристые кофейник и молочник, фарфоровые чашечки, соломенная корзиночка с ломтями светло-серого пшеничного хлеба, посередине стола – керамический горшок с ручками. Пахнет овсяной кашей…. Б-р-р-р! Гадость какая!».

– Не вижу, подполковник, восторга на твоей мужественной физиономии, – едко хмыкнула княгиня. – Не любишь овсяную кашу?

– С младых лет, мадам! – по-честному признался Петька, чуть не ляпнув: – «Ещё с детского сада!».

– Жано, принеси-ка нашему гусару чего-нибудь более существенного! Мясного там, рыбного, хмельного, – велела Елизавета Алексеевна мажордому, застывшему рядом со столом по стойке «смирно». – Стой, обормот несообразительный! Сперва мне каши положи в тарелку и кофею налей в чашку…

Жано-Иван, выполнив хозяйский приказ, удалился в левые двери, очевидно, на кухню. Старушка, чуть причмокивая узкими губами, принялась манерно и размеренно поглощать светло-коричневую кашу. А Пётр, слегка морщась от нелюбимого с детства запаха овсянки, откровенно маялся-скучал, не зная, чем себя занять.

Наконец, не выдержав, он поинтересовался:

– Извините, уважаемая Елизавета Алексеевна, а где же наши молодые? То есть, князь и княгиня?

– Это ты, батюшка Пётр Афанасьевич, правильно сказал, что, мол, молодые, – одобрительно прищурилась старушка. – Такие молодые, не приведи Бог! Всю ночь напролёт их кроватка скрипела-шаталась. Как только не сломалась? До сих пор не понимаю! Их-то спаленка находится прямо над моей, на втором этаже…. Да, уж! Никак мне было не уснуть…. Потом, уже на рассвете, они велели лошадей седлать и ускакали куда-то. Вернулись уставшие, и до сих пор почивать изволят. А, может, и не спят, а продолжают заниматься разными глупостями? С них станется…. Впрочем, это и неплохо. То бишь, что любовь между ними такая горячая да жаркая. Может, и правнуков-правнучек ещё дождусь…. А ты, Пётр Афанасьевич, давно ли знаком с Глебушкой и Вандой?

«С Вандой?», – удивился внутренний голос. – «А, видимо, это Ольга взяла такой элегантный псевдоним. Типа – развивая польскую линию своей настоящей родословной…».

– За границей я с ними познакомился. В городе Варшаве, – осторожно ответил Петька и чуть напрягся – за правыми дверями послышались чьи-то лёгкие, едва слышимые шаги. – А вы, Елизавета Алексеевна, конечно же, счастливы, что внук нашёлся?