Метель - Андрей Бондаренко

– Счастлива? – задумчиво переспросила старая княгиня, глядя на собеседника как-то странно и откровенно тревожно. – Да, наверное…. Теперь хоть будет, кому глаза мне, когда умру, прикрыть, – перевела взгляд в сторону правых дверей. – Кому слезинку горькую уронить на свежую могилку. Даже, если этой могилке суждено быть выкопанной на далёкой чужбине, как Ванда предрекает-уговаривает…. Так что, Пётр Афанасьевич, я счастлива. Помолодела, про болезни забыла. Более того, собираюсь в дальнюю дорогу, хочу мир посмотреть перед смертью…. Интересуешься, наверное, куда это древняя бабка засобиралась? И в Европу, и – далее…. Только, т-с-с-с! Это большой-большой секрет. Вандочка велела никому не рассказывать о предстоящем отъезде. Так что, извини, сударь мой, но не могу удовлетворить твоего жгучего любопытства, слово давала…

Вскоре в столовой появился мажордом с широким серебряным подносом в руках, расставил на столе перед Петром тарелочки и блюдечки с холодными закусками, оловянную чарку-стаканчик и стеклянный штоф, на две трети заполненный буро-коричневой жидкостью.

– Узнаю настоящего гусара! – ободрила Елизавета Алексеевна. – Ишь, как глаза заблестели-загорелись! Жано, наполни-ка чарку подполковника! До краёв! – подмигнув, пояснила. – Это, батюшка Пётр Афанасьевич, зубровка. Она почти восемь месяцев настаивалась на сушёных цветках зверобоя и корне валерьяны. Очень хорошо нервы успокаивает. А ещё мысли прочищает действенно, – после короткой паузы добавила. – Тебе это, надо думать, пригодится вскорости…

Петька, пожелав гостеприимной хозяйке крепкого здоровья и долгих лет жизни, браво выцедил предложенный напиток, крякнул и принялся с аппетитом закусывать: бужениной, кровяной колбасой, копчёной рыбой, козьим, чуть солоноватым сыром.

– Жано, приготовь мне шубу и валенки! Пойдём с тобой в телятник.

Проверять, как там народившийся приплод чувствует себя, – велела старушка, поднимаясь на ноги, дождавшись, когда мажордом покинет столовую, подошла к Петру, склонилась к его уху и, подозрительно косясь на правую дверь, жарко зашептала: – Молчи, гусар, молчи. Ничего не говори. Уезжать тебе надо отсюда, пока не поздно. Уезжать…. Жалко будет, если погибнешь в расцвете лет. Глаза больно уж у тебя хорошие: как у доброго месячного теляти. Жалко будет…. В чём заключается опасность? От кого она исходит? Я и сама не знаю. Просто – ощущаю её присутствие…».

Глава тринадцатая

Искусные комедианты

Вскоре Пётр остался в столовой в полном одиночестве, окружённый со всех сторон вязкой и тревожной тишиной, время от времени нарушаемой подозрительными шорохами, стуками и скрипами.

– Да, как-то здесь не особо уютно, – вынужден был он признать уже через три-четыре минуты. – Ощущается некая, м-м-м, тёмная, нехорошая и откровенно-недобрая аура. Это как с голливудскими фильмами-ужастиками. Сидишь, напряжённо и тупо уставившись в экран телевизора, и ждёшь: – «Когда же они начнутся, ужасы, обещанные газетным анонсом?». А начинаются ужасы, как правило, в самый неожиданный и неподходящий момент, когда устав от бесполезного ожидания, ты неосторожно позволяешь себе расслабиться…

Непонимающе и досадливо хмыкнув, Петька напомнил оловянную чарку зубровкой, предварительно выдохнув воздух из груди, выпил до дна, старательно занюхал рукавом ментика и задумчиво закусил в меру жирным куском буженины.

«Можно подумать, что нам других неудобоваримых загадок и ребусов не хватало!», – затосковал впечатлительный и чуточку нервный внутренний голос. – «Вот, и добрая бабуля-княгиня любезно добавила ещё одну, заковыристую до невозможности. Мол, уезжай, милок, отсюда в срочном порядке, пока злые люди не прибили тебя до смерти. Мол, откуда исходит эта серьёзная опасность – неизвестно, но, точно, исходит.…Тьфу, да и только! Ерунда совсем даже и не ерундовая…. Ещё эти крадущиеся шаги за дверями, мать их дверную! Во, опять…. Сиди теперь и сомневайся: вдруг, это уже приближаются они, смертельно-опасные неприятности, обещанные старой княгиней? Может, уже пора саблю гусарскую доставать из ножен и готовиться к отчаянной обороне? Или же творить последнюю молитву, смирившись с горькой и незавидной участью? Только, вот, с молитвами как-то туговато. В том смысле, что ни одной толком не знаю…».

А осторожные, крадущиеся шаги уже постоянно шуршали-слышались – как из-за правых, так и из-за левых дверей. Это ещё не говоря про потолок и подпол, где тоже что-то регулярно поскрипывало и постукивало…

«Это же просто неприлично!», – невыдержанный внутренний голос сорвался до пошлого истеричного визга. – «Так можно, ненароком, превратиться в самого настоящего психа-идиота! Совсем обнаглели, твари неизвестные, строящие из себя – не пойми что…».

Наконец, махнув очередную чарку зубровки, настоянной на сушёных цветах зверобоя и корне валерьяны, он не сдержался: подхватил ладонью за гнутую спинку тяжёлый, стоящий рядом стул, да и метнул им – от всей полупьяной дури – в правую двухстворчатую дверь, где, по его мнению, шуршало гораздо чаще и громче.

Половинки двери резко разошлись в стороны, послышался отчаянный девичий визг, зазвучали болезненные охи и ахи. На краткий миг мелькнули и тут же исчезли длинные цветастые подолы, раздался громкий перестук, вызванный частыми соприкосновениями убегающих пяток с гладкими дощечками наборного паркета.

– Вот, незадача! – искренне засмущался Петька. – Это же просто глупые дворовые девки любопытствовали на приезжего гусарского подполковника, а я, морда трусливая и подозрительная, нафантазировал себе чёрт знает чего…. А, если, зашиб кого из девок серьёзно? С шишками и синяками? Стыда не оберёшься, блин княжеский, узорчатый! А всё эти бабушкины туманные пророчества и многозначительные намёки…. Мало ли что может померещиться пожилой и мнительной женщине? Небось, этим дурацким грохотом я и Глеба с Ольгой разбудил. Или, того хуже, оторвал их от более важных, приятных и значимых дел…. Стыдно, однако, господин подполковник, стыдно! Не пристало полноценному гусару так нервно и неадекватно реагировать на обычные скрипы-шорохи, сколь подозрительными они не казались бы…

Последнее его предположение – относительно Глеба и Ольги – оказалось верным на сто процентов. Через минуту-другую где-то наверху громко хлопнула дверь, послышались уверенные и гулкие, явно мужские шаги, и голос Нефёдова грозно поинтересовался:

– Вы что там, шалавы безмозглые, совсем сошли с ума от безделья? Опять узрели домового под старым веником? Или жирная мышь выскочила из шкафа? Права, права мудрая бабушка Елизавета Алексеевна! Сечь вас надо люто и безжалостно, а не разводить человеколюбивых антиномий. Такой захватывающий и острый момент, понимаешь, испортили, заразы…. Что молчите, вертихвостки?