Учение о цвете - Иоганн Вольфганг Гёте

сами академиями, как Гумбольдт[117] – в наше время. Когда же знание стало так быстро возрастать, частные лица сошлись, чтобы соединенными силами осуществить то, что стало невозможным для индивидов. От министров, князей и королей они по возможности держались вдали. Как боролся против Ришелье союз французских ученых! Как противился английский и лондонский союз влиянию фаворитов Карла II!

Но так как это в конце концов случилось и науки почувствовали себя государственным органом в государственном теле и получили свой ранг в процессиях и других торжествах, то вскоре была утеряна из глаз высшая цель; каждый «представлял» свою особу, и науки стали тоже щеголять в плащах и шапочках. В своей «Истории учения о цветах» я обстоятельно привел подобные примеры.

* * *

Не веришь, сколько мертвого и мертвящего в науках, пока серьезно и с увлечением не погрузишься в них; и мне кажется, что, собственно, людей науки воодушевляет больше дух софистики, чем дух любви и истины.

(П. 1798)

* * *

Науки в целом всегда удаляются от жизни и только обходным путем возвращаются к ней.

* * *

Они являются ведь, собственно, компендиями жизни; они сводят данные внешнего и внутреннего опыта к общему, приводят их в связь.

* * *

Интерес к ним возбуждается, в сущности, только в одном особом мире, в мире научном; что сюда приобщают также остальной мир и дают ему соответственные сведения, как это происходит в новейшее время, это – злоупотребление и приносит больше вреда, чем пользы.

* * *

Только посредством повышенной практики должны бы науки воздействовать на внешний мир: собственно, ведь все они эзотеричны и могут стать экзотеричными, лишь улучшая какую-либо деятельность. Всякое иное участие ни к чему не ведет.

* * *

Науки, рассматриваемые даже в их внутреннем кругу, разрабатываются под влиянием интересов данной минуты. Могучий импульс, в особенности исходящий от чего-нибудь нового и неслыханного или хотя бы мощно двинувшегося вперед, возбуждает общее участие, которое может длиться годами и которое стало очень плодотворным особенно в последнее время.

* * *

Значительный факт, гениальное aperçu занимает очень большое число людей, сначала – только с целью познакомиться с ним, потом – познать его, наконец – разрабатывать и развивать его дальше.

* * *

Масса при всяком новом значительном явлении спрашивает, какая от него польза, – и она права в этом, ибо только через пользу может она воспринять ценность какой-либо вещи.

* * *

Истинные мудрецы спрашивают, какова вещь сама в себе и в отношениях к другим вещам, не заботясь о пользе, т. е. о применении к знакомому и необходимому для жизни: это уж сделают совсем другие умы, проницательные, жизнерадостные, технически изощренные и умелые.

* * *

Лжемудрецы стараются из каждого нового открытия возможно скорее извлечь какую-либо выгоду для себя, силясь приобрести суетную славу то его развитием, то увеличением, то улучшением, быстрым овладеванием, пожалуй, даже преокупацией, и такими незрелыми шагами колеблют и запутывают истинную науку, больше того – явно калечат ее прекраснейшее последствие – практический цветок.

* * *

История философии, наук, религии – всё показывает, что мнения распространяются в большом количестве, но преобладание получает всегда то, которое понятно, т. е. соразмерно и удобно человеческому уму в его обыденном состоянии. Мало того, кто доработался до более высокого понимания, может всегда быть заранее уверенным, что большинство будет против него.

* * *

Все требования (в науках) так безмерны, что отлично понимаешь, почему ничего из них не осуществляется.

* * *

Если в науках старики отстают, то молодежь отступает назад. Старики отрицают прогресс, если он не вяжется с их прежними идеями; молодые люди – если они не доросли до идеи и все-таки хотели бы создать что-либо выдающееся.

* * *

Каждый день у нас есть основание прояснять опыт и очищать ум.

* * *

Все ученые – а если они дельны и влияют на других, то и их школы – смотрят на проблематическое в науках как на что-то такое, в пользу или против чего нужно спорить, как будто это – другая жизненная партия; а между тем все научное требует разрешения, примирения или установки непримиримых антиномий…

* * *

Когда кто-либо говорит, что опроверг меня, он забывает, что просто противопоставил моему взгляду иной взгляд; этим ведь еще ничего не решено. Кто-либо третий обладает таким же правом, и так до бесконечности.

* * *

Когда мы показываем явление, другой видит то же, что мы видим; когда мы говорим о явлении, описываем, обсуждаем его, мы уже переводим его на наш человеческий язык. Какие возникают уже здесь затруднения, какие недостатки нам угрожают, это очевидно.

Первая терминология подходит к ограниченному, изолированному явлению; она применяется затем к другому. Под конец продолжают пользоваться совсем уже неподходящим языком.

* * *

Ошибка слабых умов состоит в том, что в размышлении они от единичного идут сразу к общему, тогда как общее можно искать только в совокупности.

* * *

Знание покоится на знакомстве с различимым, наука – на признании неразличимого.

* * *

Восприятие собственных пробелов, чувство своих недостатков ведет знание к науке, существующей до, рядом и после всякого знания.

* * *

Каждому возрасту человека соответствует известная философия. Ребенок является реалистом: он так же убежден в существовании груш и яблок, как и в своем собственном. Юноша, обуреваемый внутренними страстями, должен следить за собою, забегать со своим чувством вперед, он превращается в идеалиста. Напротив, у мужчины все основания стать скептиком; он хорошо делает, сомневаясь, надлежащее ли средство выбрал он для своей цели. Перед поступком и во время поступка у него все основания сохранять подвижность рассудка, чтобы не сетовать потом на неправильный выбор. Старик же всегда будет тяготеть к мистицизму; он видит, как много вещей зависит от случая: неразумное удается, разумное идет прахом, счастье и несчастье неожиданно уравновешивают друг друга; так есть, так было, – и вот преклонный возраст находит успокоение в Том, который был и есть и будет.

* * *

Мы сенсуалисты, пока остаемся детьми, идеалисты, когда любим и вкладываем в любимый предмет качества, которых у него, собственно, нет. Любовь колеблется, мы сомневаемся в верности и становимся скептиками, еще сами тому не веря. Остаток жизни безразличен, мы предоставляем ей протекать как придется и кончаем квиетизмом, подобно индийским философам.

(Эккерман, 1829)

* * *

Эклектическая философия невозможна, но могут существовать эклектические философы.

* * *

Эклектик – каждый, кто из окружающей его