Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский

впрочем, еще одна возможность, напрямую связанная с местными обычаями: кое-кто отваживался купить себе девицу известной прелестности да не шибкой дикости, прямо как в американских колониях. Тем паче, торговали здесь не заморским цветным людом, а по большей части своим собственным, природным. Однако делать такую покупку лучше было после скрупулезной разведки и хотя бы за десяток верст от города, а потом ее не афишировать: не от неудобства перед русскими знакомыми, а исключительно из-за родственных языком и духом компатриотов. Отнюдь не все они были склонны одобрить подобный оборот (не говоря уж о сентиментальных дамах, прямо-таки жаждавших пустить слезу над страданиями местных рабынь). Посему некоторые губы могли затем поджаться, что влекло за собой уменьшение приглашений на званые вечера, и, самое главное, появление и циркуляцию ненужных слухов.

Последнее же для делового человека совсем без надобности. Получение великой прибыли – есть вещь интимная и свидетелей не требует. И лишних разговоров тоже. Мастер не тот, кто о своем богатстве кричит на каждом углу, а кто сумел разбогатеть в тишине и никого таковым богатством не обидеть. Имеется в виду – из людей значительных и влиятельных, могущих сдвинуть торговый баланс в какую-либо сторону.

Посему лучше всего было-таки найти мещанку. Из простых, но собой свободную, и в некотором роде городского воспитания, обойтись с ней в каком-то смысле даже на родной британский манер и аранжировать домашнее устройство образом во всех отношениях благопристойным. Выше уже упоминалось, что составление списка охочих кандидаток большого труда не вызывало, но в момент принятия судьбоносного решения часто возникал стремительным обрывом ветреный и бурный Рубикон, черными волнами вносивший в трепетную душу соискателя прямо-таки адский испуг.

Ведь за каждой из милых аборигенок тянулись кумовья и прочие родственники, норовившие получить доступ в погреб да теплую кухню, незаменимо заполонить зажиточный иностранный дом. Как от них отделаться – повяжут, обманут, обкрадут, да сами же первые и донесут. Тяжело определиться, боязно прыгнуть, страшно отрезать, как по тонкому льду идешь в самом начале невской зимы. У всех сладких дамочек свой интерес, а у тебя, цивилизованного и достопочтенного, особенный, деликатный, обоюдоострый запрос, с вышеуказанным совпадающий только частично. И как бы их, эти интересы, так математически сбалансировать, чтобы впросак не попасть и не пострадать со стороны самой что ни на есть финансовой, а значит, предельно болезненной в силу непременной очевидности.

Посему норовили некоторые, особенно многоумные иноземные воротилы и деловые тузы даже заключать с такой экономкой контракт абсолютно денежный и скрупулезно точный, дабы в случае какого недоразумения давать им немедленный расчет и полный ауфвидерзеен. На бумаге сие намерение, слов нет, выглядело душесогревательно, просто ахово, тянуло на каре или даже флеш, не подкопаешься. Печати и подписи присутствовали в надлежащих местах, и сбор таможенный был тоже аккуратнейшим образом уплачен. Однако здесь наличествовал контраст благообразных намерений с природными реалиями окружающего ландшафта, а любой деловой человек вам сразу скажет, что вот этого стоит опасаться более всего, паче писарской ошибки в документе любого ранга.

Короче говоря, с контрактом была немалая загвоздка, поскольку мог он с прыткой неожиданностью оказаться не только действительным, но и в судебном следствии целокупно предъявленным. И если вдруг пристальное рассмотрение удостоверяло, что наниматель со своей стороны какой на бумаге проставленной малости не выполнил – по недосмотру или умыслу, – тут уж пощады от местных властей ждать не приходилось, особенно от самых мелких, тех, кому такие жалобы первоочередно и попадали. Не снисходя ничуть до означенной малости, присуждали они обычно иноземному купцу жестокий штраф, после чего непременно являлись за его получением и вели себя при этом по-братски, чтобы не сказать более. Были ласковы и убеждали не прекословить. Каялись и ссылались на законы, которых никогда не читали, причем заклинали не обессудить и тоже их не читать. Просили извинить за исполнение долга и уговаривали не скупиться. Имели и полновесные аргументы в пользу последнего.

В частности, просили умеренных пожертвований за то, чтобы не произошло огласки, как и за то, чтобы судебные бумаги не поступали наверх, в следующую инстанцию, где и расценки совсем другие будут. Также обязательно просили возместить-таки истице урон – чтобы по совести, ваше купеческое благородие, было, а не желаете по совести, так никаких денег мне от вас не надобно, только потом уж не серчайте. Христом-богом молю и здоровьем – или, наприклад, – памятью вашей матушки заклинаю. После чего платили незадачливые подписанты троекратно золотом и ассигнациями, и проклинали себя за любовь к контрактному бумагомаранию на манер какой-нибудь цивилизованной страны, где писаное слово, особенно латинское, подлежит только одной и никем не могущей быть оспоренной интерпретации. Но еще больше проклинали они себя, поскольку неизменно имели перед глазами товарищей своих, да не по несчастью. Взад и вперед ходили по петербургским залам и кулуарам безответственные разгильдяи, которые никаких цифирей и прописей с эконом-метрессой не подписывали, а жили просто так, сойдясь по случаю или взаимному желанию, что, впрочем, суть одно и то же. Одно слово, безмозглые дурни, а можно выразиться и покрепче.

Люди подобного сорта в толпе иностранных коммерсантов выделялись – видно их было издалека, на всех сборах, съездах и ассамблеях. Определялись они вот как: ходили одиноко, на вольном выгуле, потому что, конечно, привесть метрессу в оные собрания никак не могли. Но сие отличие было отнюдь не единственным, ибо подобного ранжира гуляк, по многим причинам одиноких, обитало по гостиным очень даже немало, гораздо больше половины, однако эти-то пухлые барашки, my lords, вельми отличались от горестной холостяцкой бригады и всячески с нею внешним видом разнились.

Ибо были они, милостивые государи, спокойны, ухожены, тщательно без единого пореза выбриты, и, главное, двигались плавно, курили немного и никогда не жаловались на местный климат. И еще: не давали, ни за что не давали никому наставительных советов, ни в коем случае не рекомендовали, через какие ворота можно подойти к местным наядам и нереидам, а только многозначительно мычали и переводили разговор на обсуждение сырьевых цен и всяческих котировок. Над местными обрядами, даже самыми докучливо-нелепыми, смеялись весьма редко, в контроверзу с остальными благовоспитанными эсквайрами. И политических вопросов тоже касаться не любили, лишь вздыхали пренебрежительно при их обсуждении. Потому казалось, будто нашли эти люди какой-то необыкновенно важный жизненный секрет, но делиться им ни в коем разе не желают – видать, боятся, что покинет их в таком случае благодать, покой, аппетит и вызывающее всеобщую зависть мерное равновесие духа и тела.

Именно таким человеком стал почтенный сэр Генри всего лишь за два с небольшим последних года. Постепенно, но тем