Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский

хода дел. Упорядочивание, значит. Будут родимые братики из одних кабинетов в другие переезжать, старые папки в архив складывать, перья по-новому чинить и мундиры шить супротив прежнего регламента. А пока устаканится – поживем, поохаем. Ну вот и хорошо: совершеннейшая понятка, можно запрягать дальше. Ан нет. Небольшенько отдышался, перемогся, в баню сходил, кваском запил – новая катавасия, прямо полный ай-ай-ай и никакой интермедии.

Приходит известие веселенькое, с самым первым родственно связанное воистину: вправду будет у нас с немецким крулем полное замирение и великое сердечное согласие, владения же ему все немедля имеют быть возвернуты, о чем объявляется большой салют и всеобщее ликование. И тут же добавочек малый – миру-то полному не быть, поскольку есть у нашего нового сердечного повелителя аспидный враг, и не кто-нибудь, а другой круль, теперь датский. Посему предписывается армии стрелки перевести, проверить провиант и амуницию, вслед чего готовиться в новый поход: вместо Силезии для королевы богемской и венгерской (и австрийского дома по совместительству родительницей и главой) будем мы ноне воевать другое заморское герцогство. Только уже для родимой по сегодняшнему времени Голштинии и в полном союзе со вчерашним злыднем Фридрихом, а ныне – удалым молодцом и лепшим другом нашего славного отечества. Говорят, что его величество объявил это на важном празднике – и прямо в глаза датскому посланнику. Не знаю уж, правда ли это, скорее, конечно, вранье – ну а как правда? Смеяться ли, плакать – невозможное дело!

Вот и суммация новостей за последнюю недельку с гаком, а кто не спрятался, то я не виноват. И к тому же пост на дворе Великий, а кругом – балы да парады, сплошное нарушение, а все боятся – и ездят, и прыгают, ноги выше головы, чтобы угождение показать. Да и то не предел: оказалось, что страсть как любит его величество глядеть на пожары. Посему издал суровый приказ: как где знатный пожар, то непременно извещать монарха, дабы император всероссийский завсегда прибыть на сие пепелище был способен и мог своеручно огонь к прекращению принудить. Оттого кое-какие дома сгорели до основы, ибо боялась пожарная команда приступить к тушению оного, государя не дождавшись.

Ну, теперь все. Перо в ящик, мысли на полку. Только вертятся, вертятся мысли-то. Но все равно, ай-да, гой да, нечего мне более сказать, прекращаю я писать, ибо хоть и отменили Тайную, а людишки наши изветы сочинять не разучились и в триста лет хорошо не разучатся. Этого-то таланта, тяжело взращенного, да славно притертого, у нас никто не отнимет: ни зима, ни природный ворог, ни басурманское отродье, ни свой брат православный. Хоть говорят, что за морем живет народ, нас во многом лучший и талантами превосходный, верую истово: первые мы по таковскому писательскому ремеслу во всем мире и отличны на сей стезе беспрекословно.

9. Реформы

Все-таки в замечательное время выдалось жить мистеру Уилсону – какие вокруг перемены, и как здорово ими можно будет воспользоваться! Этого, впрочем, не замечает никто из уважаемых коллег, ну, тем хуже для них. Такое положение дел приносит даже двойное удовлетворение: интеллектуальное, от сознания собственной правоты, и материальное, уже сугубо конкретное, количественное. Последнее, впрочем, находится пока в некоторой перспективе, тоже являясь предметом скорее умозрительным, нежели легко ощутимым. И все равно – насколько же приятно оказаться правым!

Никто не верил, что Россия может так быстро и так чрезвычайно измениться – а вот вам, постылые скептики! Может, и еще как! Столько судьбоносных законов и в какой малый срок!.. Чрезвычайно поучительно для иных великих держав. И особенно значимо, что чуть ли не самые главные законы – о свободной торговле и великой экономии – нам особенно споспешествующие и выгодные. Как это все-таки по-русски – разом взять и все преграды многолетние без удержу порушить. Теперь – вывози не хочу! И с каким прибытком! Пеньку и лен, парусину, лес, известь, мед… Да и железо местное – тоже не худо. И на зерно – никаких ограничений, хоть признаем честно, его здешнему народу иногда не хватает, слышали, что там, в глубинке творится, если год неурожайный. Так сказано же – без удержу, тут иначе не умеют.

Короче говоря, на глазах открывалась золотая жила, и каких, с позволения сказать, размеров, в пол земного шара. При этом роста цен не предвиделось, ведь иными законами предписывалось строжайшее соблюдение расходов и неустанное наблюдение за денежным потоком, который предполагалось подпитывать всеми возможными средствами, включая, как доносили верные люди, даже заморские кредиты – кстати, не британские ли? – и чеканку легковесной медной монеты.

Господи, сколько лет он ждал, не мог дождаться, когда в этой стране что-нибудь сдвинется с места, и вот, наконец! Четкие, продуманные решения, понятные приоритеты, адекватные задачи, отмена древних и оттого наиболее дремучих установлений, причем самых вредных, мерзких. И главное, забегали-то, забегали-то как все. Фельдъегеря скачут, полицейские торопятся, гвардейцы маршируют, вытягивая носок. Хорошо, между прочим, идут, собаки, совсем как на континенте.

«Правда, – подумал здесь сэр Генри, – без особой радости в глазах маршируют-то, даже наоборот». Видел он давеча краем глаза одну такую колонну – ноги шарнирные, лица деревянные, взоры каменные. Ну ничего, здесь, в России, и не таких обламывали. Вон, царь Петр всю старую гвардию, когда бунтовать вздумала, на эшафот отправил – и ничего, только крепче сидеть стал. Теперь, конечно, время не то, головы сотнями уже не секут, да и покойная императрица, сказывают, вовсе этого не любила, даже если тайным образом. Мягчеют нравы почти на глазах, нежнее все стало, цивилизованнее. Разве что главных смутьянов – в ссылку за дальние реки или, коли почти никакой вины нет, то домой, в глухую усадьбу, без права выезда в губернские города и поступления на службу.

Кстати, от указа об освобождении благородного сословия от той самой службы тоже будет столько последствий, даже пока неявных, вот, кстати, совершенно замечательная штука, как ни посмотри. С одной стороны, повалят теперь, миленькие, скопом в отставку из разных гнусных мест, а превыше всего из армии, из гарнизонов дальних, постылых и недоходных. А с другой – придется ныне вольной чистопородной братии себе на жизнь зарабатывать, у половины-то крепостных с гулькин нос, отеческий дом в развалинах, а поля заросли сорняками еще при позапрошлом царствовании. Но при этом многие – люди образованные, благородного толка. Не пропадут, даже наоборот. Если возьмутся за дело, то преуспеют, а потом и других за собой потянут. Общество, что ни говори, должно серьезнейшим образом измениться. Нет, не сразу, но лет через пять-десять Россию будет не узнать. Вот так-то, милостивые государи и государыни.

10. Успех

Одно смущало меня, даже повергало