Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский

играет на полотняных гуслях небесных, не хуже царя Давида, ой-ой, прости меня обратно ж, милый Господи, мысли мои адские, гадкие, богохульные, прости и помилуй…

5. Консилиум (без помарок, по-видимому, переписано с подготовленного черновика)

Старый патрон встретил меня с распростертыми объятиями: «Вы – тот самый человек, который мне сейчас больше всего нужен!» Заслуженный врач немного раздался в талии и за счет этого приобрел еще более внушительный вид, чем раньше, чему, кстати, способствовало и дорогое платье со всевозможными оторочками и кружевами. Совершенно забыв о разнице в чинах и летах, он крепко прижал меня к своей груди и, по русскому обычаю, поцеловал в обе щеки. Однако распространяться ни о чем не стал, переведя беседу на мелкие столичные сплетни и оставив меня в некотором недоумении. Впрочем, чего скрывать, я понимал, что затребован в посольство его величества по какой-то особенной государственной надобности, но, по своему положению, не мог задавать лишних вопросов.

Впрочем, едва заметив по моему лицу, что я несколько озадачен чересчур радушным приемом, он, нетерпеливо дернув локтями, с удивительной искренностью поспешил объясниться. «Завтра вечером я зван на важный консилиум в императорский дворец, а без ассистента нельзя, noblesse oblige. Могу взять кого-нибудь из посольских слуг, но тут ничего не скрыть, все сразу же разнесется, нужен человек, про которого известно, что он сведущ в нашем искусстве, иначе коллеги из других миссий немедля распустят презрительные слухи. Уже был готов идти в одиночку, ссылаться на жестокие обстоятельства, а тут вы – какая удача! Отдыхайте, я сейчас распоряжусь обо всех мелочах, не беспокойтесь, завтра вы нужны мне бодрый и полный сил». Я тут же догадался, в чем дело и запнулся с куртуазным ответом.

После несложных расспросов прислуги мое предположение подтвердилось. Старый ассистент Тома, мой давний венский знакомый, не сумел приспособиться к здешнему климату и полгода назад отошел в лучший мир. Судя по всему, призывное письмо патрона, сорвавшее меня с насиженного, хотя и вонючего места в западной Прибалтике, было написано сразу же после похорон бедняги. Но я ни на что не обиделся и не поразился тому, что некоторые сочли бы возможным назвать высокопарным словом «цинизм». На войне я был свидетелем вещей гораздо худшего коленкора, и я действительно желал увидеть Петербург. В любом случае я бросил службу потому, что сам этого очень хотел.

Теперь же сбывались мои – не готов сказать мечты, употреблю более скромное слово – ожидания. Сутки спустя уже можно было понять, что я сюда прибыл не зря. Мне заменили сапоги, выдали новый камзол, и с корабля на бал ваш покорный слуга оказался во дворце повелительницы половины мира. Въезд в город я проспал и с тем большим интересом смотрел по сторонам, пока наша карета тащилась по неважно убранным деревянным мостовым: спасительного снега не было и здесь. Улицы угадывались плохо, но то и дело из серого тумана передо мной в свете коптивших факелов вставали массивные, украшенные обильной лепниной особняки. Множество узких каналов окольцовывали неровные мостики, своими выпуклыми горбами постоянно кренившие карету, несмотря на то, что наш возница из осторожности все время сдерживал лошадей. Наконец, порядком растрясенные, мы подъехали к заднему входу в императорский дворец. Нас ждали. Дежурный офицер знал моего хозяина в лицо и сразу же вызвал наряд для сопровождения.

Вечерело рано, уже в четыре часа пополудни, и наш путь внутри здания освещали сотни мрачно шипевших свечей. Люстры висели слишком близко к потолку, в углах, у колонн. Среди многочисленных ниш и неясных впадин было темно. Лишь узкая дорожка, совпадавшая с только что заслеженным ковром, указывала дорогу к опочивальне. Я шел за патроном, как во сне, не обращая внимания на тяжесть врученного мне чемодана с инструментом, который, я был уверен, сегодня понадобиться не может. Мы прибыли вовремя, хотя и последними – лейб-медик ее величества вскочил с места чуть быстрее, чем следовало. Я подумал, что мой новый-старый начальник все точно рассчитал.

Врачи шведской и английской миссий встретили нас сдержанными поклонами и предложили тут же приступить к делу. Выдержав легкую паузу, патрон кивком выразил согласие, снял камзол и начал засучивать рукава. Остальные доктора последовали его примеру. Ассистенты, и я в их числе, подавали воду, полотенца, держали светильники и потому могли наблюдать за происходящим совсем с небольшого расстояния.

Царственную пациентку осматривали все вместе, поочередно нажимая, щипля, простукивая, прислушиваясь. Иногда кое-кто преувеличенно вежливо задерживался на том месте, которое другому показалось совершенно неинтересным. Пальцы четырех эскулапов сдержанно танцевали по телу больной, словно фехтовали в манеже. Это доставляло ей изрядные мучения, в числе других связанные со стыдливостью, она вспотела и пошла бледно-красными пятнами.

Затем перешли к обсуждению, проходившему, наперекор обычным правилам, в присутствии пациента. Лейб-медик отнюдь не уступал своим коллегам по положению, поэтому воздержался от того, чтобы сделать предварительный доклад. Императрица раскинулась на грязно-белых подушках и учащенно дышала. Я почти физически ощущал тяжелый запах, исходящий из ее рта. Привычным движением она вяло потянулась к свисавшему из-под потолка шнурку, и сразу же в спальню вошла сиделка с судном, разделяющий комнату полог задернулся, и через несколько минут опять открылся. Лицо императрицы несколько посвежело, но ненадолго. Если бы я не знал, что ей около полувека, то легко бы дал этой дебелой, покрытой неровными румянами старухе не меньше семидесяти лет. Настоящий цвет лица у нее был чуть желтоват – почки явно шалили, и уже очень давно. На коже было много мелких прыщиков, встречались и угри. Приглядевшись к пухлым припудренным мешкам под глазами монархини, я понял, насколько серьезно она больна.

Консилиум шел на латыни, и я почти все понимал. Англичанин напирал на ущерб в печени, приплюснутый и на удивление чернобровый скандинав указывал на пораженный желудок и явное несварение белковой материи, а лейб-медик умудрялся соглашаться с обоими, не забывая упомянуть изрядные недостатки в деятельности железистых тел, вызывающие секрецию вредоносных гуморов. Как я и думал, патрон после надлежащих экивоков склонился к тому, что во всем виновны почечные отложения, задерживающие экскрецию внутренних ядов из организма. Что ж, у нас с ним была примерно одна школа. Все это заняло немало времени, и мне показалось, что императрица даже задремала. Но на нее никто не обращал внимания, дискуссия текла медленно, то и дело застопориваясь. Врачи, как один, по капле выдавливали из себя слова, обдумывая каждый предлог, каждый падеж, каждое глагольное окончание. Ассистенты стояли недвижно, как солдаты на карауле. Я вдруг с ужасом подумал, что завершить это действо не удастся