Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский

отнюдь не спорим. Это вполне законно, так бывало прежде, и будет снова. Текут реки, несут вязкий ил и мутный песок в далекое море, обратно не поворачивают – согласны, согласны. Но, позвольте спросить, какое слово местные идиоты отмечают особенно, с придыханием и вздетыми бровями? Правильно: «новые». Понижают голос до шепота, плечами пожимают, пальцами тычут. Страшно им до мороза в коленках – какие-такие «новые»? «Новые!» И начинают бояться поперед горя, до грозы дрожат, до ветра в шубу кутаются и проводят всю жизнь в бессоннице да мигренях. А мы скажем наоборот: главное слово – это «постепенно». Ничего не бывает сразу, с места в карьер, разворот, аллюром марш. Может измениться государственная политика, могут взлететь в преддверье трона незнаемые ныне люди, появиться новые союзники, другие цели в делах внутренних или иноземных – конечно, конечно, но не сразу. Ни один правитель, будь он благочестив или плотояден, воинствен или добродушен, целомудрен, развратен или телесно бессилен, никогда не издаст ни с того ни с сего какой-нибудь радикальный закон, отменяющий все, введенное его предшественником. Особенно сразу, пока дела не устоялись, не вывернули на ровное течение. Понемногу – да, тут подправит, там урежет, здесь послабит, вот и получилось нечто иное, похожее, но не чересчур. Праздники те же, а музыка свежезаваренная, лишний раз перегнанная, выдержанная в бочонке не сосновом, а березовом. Ну, с таким новшеством мы можем управиться в два счета, чай, не дети малые.

Нет, не машите руками в благородном презрении, не фыркайте снисходительно – знавал немного сэр Уилсон историю той страны, в которой жил, и ее обычаи, читал известные записки разных гостей иностранных, напечатанные в нынешнем веке, почему имел о великом государе, все и вся тут вверх тормашками перевернувшем, весьма отличные представления. Так ведь то было единый раз за тысячу лет, и в совершенно ином роде. Теперь же Россия, при всей ее безалаберности и дурной устроенности, была страной изрядно европейской, а особенно европейскими были – и старались быть – властители этой страны и их прислужники, а также прислужники прислужников. Зная таковые чувства оных персон, а также потайные желания, струны звонкие и клавиши мягкие, отличную коммерцию совершал с ними достойный эсквайр и джентльмен, кое-чему потакая, кое-где льстя и иногда делая малые подарки, нимало не денежные, а лишь изящные и модным духом прилежно бушующие.

Оттого и злился сейчас яростно на остолопов густопсовых, на балбесов трусоватых. Им бы дай волю, только в нору залезть, напялить теплый колпак да мохнатый шлафрок, лежи, не высовывайся. Не будь сейчас зима на дворе – всяк бы сбежал в поместье отсиживаться у траченной печки. Оставили бы в городе одних холопов и приказали каждые три дня приезжать с известием, а в случае срочных событий – гнать немедля по любой погоде, лошадей не жалеть. Ну, хоть это хорошо – никто никуда не сбежал, все сиднем сидят по домам, голландки топят, пьют свои наливочки, по субботам парятся, а в воскресение к службам ходят церковным. Можно в гости наезжать, беседы весть пространные, устраивать им коммерческий соблазн – рано или поздно не выдержит кто. Капля камень точит. Ну, а пока займемся вещами обыденными, поставками регулярными. Хоть их, увы нам, увы, кот наплакал. Вот ведь война эта дурацкая – и не идет, и не кончается. Невесть что! Тут мистер Уилсон опять-таки вспомнил историю уже своей собственной страны, и чуть не задохнулся от ужаса – нет, такие беспробудно непрерывные безобразия бывали только в далеком прошлом. Сейчас все-таки время цивилизованное – долго этот раздрай продолжаться не может. Хотя Англия и из тех событий почти всегда выходила победительницей.

Здесь добропорядочный негоциант волевым усилием прекратил высокие политические размышления и наконец-то вернулся к счетам и гроссбухам. Не то пришлось бы признать – за последние годы он не меньше сотни раз мысленно произносил одну и ту же фразу: «Это долго продолжаться не может!» А «оно» все продолжалось и продолжалось, опровергая или, наоборот, подтверждая разные исторические параллели. Вот и скажи после этого, есть ли польза от знания истории? Только одно расстройство и никакого прибытку.

Сравни ее, к примеру, с математикой или астрономией – разве можно? Сэр Генри открыл надушенную коробочку с вензелем и взял языком плитку жевательного табака – только разливавшаяся по небу сладость была способна отвлечь его от бессмысленных рассуждений, чем-то даже напоминавших пустое философствование.

Впрочем, не будем скрывать приватных подробностей и предаваться постыдной односторонности: не настолько плоха была жизнь почтенного коммерсанта, и не в одних лишь тяжелых раздумьях о политической и деловой ситуации в матушке-Европе проводил он свои дни. И не были все его вечера однообразно тусклы и придавлены низким петербургским небом, ибо года уже как три вошла в его бытие Ефросинья Капитоновна, девушка с виду хрупкая, а приглядишься – крепкая, станом тонкая, да глазами жгучая. Ефросинья по-гречески означает веселье или радость, так помнил мистер Уилсон еще со школьной скамьи. И было ему от этого воспоминания – из греческого-то сущие крохи остались, из латыни чуть более – вдвойне приятно и душесогревательно. Потому что исполнилось обещанное вредным и тощим словесником, по всем канонам выучившимся, да по дурному характеру из разных университетов выгнанным Эдвардом Кромвелем, мстившим всему белому свету, а в первую очередь малолетним дуракам-школярам, за свою дурную судьбу да неудачную фамилию, вовсе в нынешнее время неуместную. Имя, говорил он, определяет судьбу, иной раз даже не самого носителя, а близких его – только никогда, никогда не остается без последствий. – «По имени твоему узнаю тебя», – время от времени прибавлял старик Эдвард, но сейчас мистер Уилсон не помнил, откуда эта цитата. Что, значения, конечно, не имело. Ворвалась в жизнь сэра Генри радость, вплыло веселье, не сразу, не неожиданно, а постепенно и, значит, по-настоящему.

Чего таить, все иностранные коммерсанты в Петербурге как-нибудь устраивались, согревали душу невдалеке от парадных комнат. Далеко не каждый рисковал привозить с собой семью, даже если ехал на долгий срок – климат уж больно несладок, богат тяжелыми испарениями, что особенно неблагоприятно для малых детей и недавних рожениц. Так что многие деловые визитеры, в том числе из законно женатых, проживали в российской столице полновесными холостяками. А потому, как лица состоятельные и обхождения вежливого, могли с легкостью найти себе подходящую девушку – а лучше бы все-таки вдовицу – желательно из мещан, которая бы и хозяйство вела, и перину не студила. Больше того, на каждого из молодцов-иноземцев, нередко весьма объемных и часто изрядно, несмотря на молодые годы, плешивых, выстраивалась прямо-таки нетерпеливая очередь, так что и не разобрать, кто лучше, ласковее и домовитей, не выбрать без головной боли.

Существовала,