Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да… еще: необходимо привезти с собою мешки для сенников (ущерб матрацев), всегда полезен примус. Таз для умывания (если море Вас не удовлетворит). Вообще имейте в виду, что Коктебель не курорт, хотя здесь курортные сборы и взимаются и для ограждения от них надо захватить бумажки о своем заработке.
А Вас, Сергей Николаевич, я буду особенно рад встретить снова.
Максимилиан Волошин[260].
* * *
[На машинописном экземпляре поэмы «Путями Каина» Волошин сделал дарственную надпись[261]]:
«Милому Сереже, принесшему мне наголосок из самых глубоких недр русских пропастей, — с братской любовью — Макс. Коктебель. 2 сентября 1926»[262].
* * *
Дорогой Сережа,
Поздравляю тебя с Праздниками и с наступающим Новым Годом.
Письмо твое страшно обрадовало: пахнуло прежней Москвой — горячо и радостно. Кстати, твою «Старую Москву»[263] я уже много раз перечитывал за эту зиму вслух — всем, кто ко мне зайдет. И каждый раз все с бóльшим чувством. Есть некоторые строфы (особенно в «Купце», в «Генерале», в «Протоиерее»), которые не могу читать без подступающих слез. Какая прекрасная и полная книга это будет. «Украдкой грудь крестя прадедовским крестом» — это одно из самых жгучих для меня мест. Продолжился ли этот цикл в Москве? Или времени не было? <…>[264]
[Продолжение см. в главе «Томская ссылка».]
Перцов Петр Петрович
Перцов Петр Петрович (1868–1947) — литературный и художественный критик, искусствовед, поэт, публицист, мемуарист, журналист, издатель и соредактор журнала «Новый путь». Один из инициаторовсимволистскогодвижения в русской литературе. Близкий другД. Мережковского, В. Розанова, В. Брюсова, Вяч. Иванова, С. Дурылина. Автор книг «Венеция и венецианская живопись» (три издания), книг о Третьяковской галерее, о Музее западной живописи в Москве, о подмосковных усадьбах и др. Его «Литературные воспоминания» — это летопись встреч со многими писателями. До сих пор в рукописи остаются объемная «История русской живописи» и философский труд всей жизни Перцова «Основания космономии», работу над завершением которого стимулировал Дурылин в 1940-е годы, отдавая машинистке перепечатывать готовые куски текста и побуждая Перцова продолжать писать. Близкие дружеские отношения с С. Н. Дурылиным сложились в 1920-х годах, когда Перцов очень нуждался, а Дурылин помогал ему и материально, и хлопоча о назначении ему пенсии, о покупке архивами части бесценного материала, принадлежавшего Перцову. В 1947 году Дурылин откликнулся на смерть Перцова статьей «Памяти П. П. Перцова».
Дорогой Сергей Николаевич! Вчера получил Ваше письмо. Как бы мне хотелось изменить Ваше настроение, подействовать на него ободряющим образом! Я вполне понимаю Вас. Трудно, тяжело нам живется. Все против нас — вся сила времени! Вот уж именно плывем «против течения» — труднее, чем эстетики в эпоху 60-х годов. Что делать — таков жребий! И одиночество — наш удел. Я сам за всю мою жизнь так к нему привык, что как-то и не верится в возможность чего-либо иного. Это как человек, сидящий в одиночке десятилетиями, подобно шлиссельбуржцам. Но те знали, что вокруг них, за стенами работают «свои» и рано или поздно разрушат эти стены, что и случилось. А у нас нет этого чувства, что история за нас и, как крот, роется под нашу тюрьму, — по крайней мере, нет этого для ближайшей истории. Ну, а там — «лопух вырастет»! <…> Вам время не дает сложиться как нужно в самом себе, а мне, когда я уже сложился или почти сложился, не дает возможности внешнего обнаружения. Что лучше — «ждать и не дождаться» или «иметь и потерять»? Одно другого стоит. К тому же эта внешняя крышка несомненно придавливает и внутренний процесс — все идет медленнее, неувереннее, глуше, чем шло бы нормально. <…> Теперь, сидя в деревне, я, как всегда, раскрыл моего и Вашего Леонтьева. За все последние годы он был главным и самым интимным моим собеседником. Вот кто первый прошел нашу дорогу и указал нам наш путь! Да еще другой, ранее, и на другом языке — Александр Иванов. И это свирепое леонтьевское одиночество, которое сам он, кажется, считал случайным, есть, конечно, неизбежное следствие «предупреждения времени». <…> Нам все-таки светлее, чем Леонтьеву, при всей загроможденности дороги[265].
* * *
Дорогой Сергей Николаевич! Спасибо за присланные 25 руб. На днях писал Вам. Нет ли чего нового насчет писем Брюсова? Видели ли Вы Ашукина и говорили ли с ним насчет их издания под моей редакцией? Только кто же будет издавать? У Союза писателей ведь нет своего издательства, а у кружка Брюсова, верно, денег нет. Итак — реален ли этот проект? Что вообще нового в Москве? Хотелось бы знать. Пока всего хорошего! Сердечно Ваш П. П.[266]
[Продолжение см. в главе «Москва. Болшево».]
Второй арест и томская ссылка[267]
Сергей Николаевич и Ирина Алексеевна решили принять приглашение Максимилиана Волошина и лето 1927 года провести у него в Коктебеле. Приехали в первых числах июня. Но, узнав из газет об убийстве 7 июня в Варшаве дипломата П. Л. Войкова, срочно вернулись в Москву. Так срочно, что Ирина Алексеевна не успела собрать все вещи. Дурылин пишет Е. В. Гениевой, что чувствовал неотвратимость ареста, это «было суждено», и уехал он в Москву, «ведомый кем-то», и во всем, что происходило дальше, «чувствовалась неизбежность». Возможно, останься он в Коктебеле, ареста можно было бы избежать. Так считала Е. В. Гениева. Однако сдали нервы от постоянного напряжения. И он, как кролик в пасть удава, бросился навстречу опасности. Обвинение ему предъявили абсурдное (рассказывал о Розанове В. В.), тяжесть приговора была несоразмерная ему. Это видно из приведенных ниже документов.
Из архивного следственного дела С. Н. Дурылина 1927 года[268]
Постановление СО ОГПУ о предъявлении обвинения С. Н. Дурылину 10 августа 1927 г.[269]
Я, уполном<оченный> 6 отд<еления> СО ОГПУ Казанский А. В., рассмотрев следственное производство по делу № <47306> на гр<ажданина> Дурылина Сергея Николаевича, нашел, что таковой имел отношение к руководителю антисоветской группы почитателей писателя Розанова, Леману[270]; давал последнему справки и устные сведения о настроениях, высказываниях Розанова[271] и его биографии; сам же Дурылин пропагандировал некоторые моменты из учения Розанова, являющегося, несомненно, контрреволюционным.
На основании
