Сандаловое дерево - Элли Ньюмарк

— Интересно, почему там написано про Аделу, но ничего о Фелисити и ее ребенке.

— Даже не представляю. Но возможно, мы сумеем это выяснить, когда у меня будет перевод.

От этого его великодушия, столь контрастирующего с холодом, что разделял теперь нас с Мартином, мне снова захотелось расплакаться. Нервно сглотнув, я спросила:

— Как мне отблагодарить вас?

— В этом нет необходимости. — Гарри склонил голову и улыбнулся. — Просто проявите доброту к кому-либо.

Он словно знал. Я теперь редко бывала доброй.

— Конечно.

Я вышла из храма и недолго побродила по базару, вдыхая дымный воздух, слушая гулкие удары круглых барабанчиков, бессвязные причитания флейт. Я рассматривала каменные статуэтки Ганеши, наблюдала, как водоворотом вихрятся и растворяются в толпе яркие сари. Я была словно зачарованная, и мне нравилось это ощущение.

Пожилая женщина, утонувшая в складках бананово-желтого сари, прошаркала по тропинке, шлепая резиновыми сандалиями по утрамбованной земле. Я перехватила ее взгляд, и она, сложив ладони, одарила меня широкой, беззубой ухмылкой. Я улыбнулась в ответ, и мы поняли друг друга, потому что все улыбаются на одном и том же языке. Пусть Мартин и Верна живут в своем параноидальном мире без меня. Я чувствовала, как пробуждается нечто свободное и полное надежды, как оно мерцает в солнечном свете. Это место было таким спокойным — как озерная гладь.

Со всегдашним любопытством я миновала шатер мастерицы хны. Другие прилавки и палатки смотрели на улицу; даже однокомнатные хижины обычно открыты с одной стороны, и любой мог запросто увидеть, как мужчины спят, дети едят, а женщины прихорашиваются. Жизнь в Индии публична, но для росписи по телу требуется уединение. Застенчивых невест одевали и украшали в обстановке полной секретности, готовя, словно жертвенных агнцев, ко дню, когда они наденут красное сари, а мужья впервые их увидят. Я ни разу не слышала ни звука из этого шатра и нафантазировала себе мрачное помещение, где укрытые покрывалом женщины нашептывают тантрические тайны испуганным девственницам.

У лавки парфюмера я вдохнула ароматы выставленных на прилавке образцов. На сей раз мой нос втянул запах сандалового дерева и пачули, и я тут же вообразила магарани с разрисованными хной ладонями и лунную ночь в Гималаях. В тот миг Индия была фантазией, той мечтой, которую я лелеяла в Чикаго, — восточный базар, эти люди, этот июньский день в Симле. Я была счастлива!

Я выбрала духи, которые пахли, как Индия, — дымно, сладострастно и загадочно, — и парфюмер набрал целый шприц янтарной жидкости из высокой бутылочки и впрыснул в небольшой, бриллиантовой огранки флакон. Цену я не спросила, мне этого как-то даже и не хотелось. Я знала, что, вероятно, заплачу больше, чем следует, но мне было все равно. Торговаться с этими бедными людьми из-за нескольких пенни я не желала, полагая это абсолютно возмутительным с моральной точки зрения. Вспомнив, что Гарри предлагал мне быть доброй к кому-либо, я с готовностью протянула парфюмеру пригоршню рупий. Он начал было отсчитывать сдачу, но я лишь отмахнулась, ощущая себя доброй и великодушной. Духи будут моим личным воспоминанием об этих восхитительных мгновениях в Индии; цена не имела значения.

Трясясь в повозке рикши, я смаковала аромат духов и размышляла о Симле. Праздник. Этот день стал для меня настоящим праздником. Именно о таких днях я мечтала, когда мы только приехали в Индию. В Симле было безопасно и весело, и я была всем довольной и чувствовала себя отомщенной. Мне так хотелось показать Мартину этот чудесный, бриллиантовой огранки флакончик духов и рассказать, как восхитительно я провела время. Конечно, с тем же успехом можно было вручить ему пару боксерских перчаток. Я решила спрятать эту изящную бутылочку в ящик для белья — где достаточно места для еще одного секрета — и начать жить своей собственной жизнью, позволив Мартину жить так, как того хочет он. Если между нами не может быть сердечности и близости, я согласна на духи и перемирие.

Моя коляска прыгала по холму в колышущихся волнах послеполуденного зноя; мычали коровы, развевались под ветерком сари, жужжали мухи. Я поднялась по ступеням крыльца Верны, вялая и апатичная, будто утомившаяся на сборе пыльцы пчела, а при воспоминании о вчерашней пощечине ощутила еще и слабость в ногах. Вцепившись в перила, я глубоко вдохнула, пытаясь приглушить внезапную боль в груди. Вынула из сумочки духи, вытащила затычку и, словно та была целебной, коснулась ею сначала одного, а затем и другого уха. Густой, пряный аромат вернул меня на суматошный базар, к довольному парфюмеру, улыбающимся смуглым лицам… Решено, я извинюсь перед Мартином и покажу ему мое тайное сокровище — письмо Фелисити и страницы из дневника Аделы. Если я желаю вернуть близость, так будет правильнее всего. И сделать это нужно как можно скорее.

Лицо у Верны было такое, будто она едва стоит на ногах от усталости. Лошадиная улыбка еще держалась, но войти хозяйка мне не предложила. Она приволокла Билли к двери и мягко подтолкнула его ко мне.

— Спасибо, Верна, — сказала я. — Вы моя спасительница.

— Всегда пожалуйста, — ответила она. — Всегда рады видеть вас и Мартина в клубе.

— Спасибо. Буду иметь в виду.

— Это одно из немногих цивилизованных мест в Симле. И не волнуйтесь, дорогая, подавальщики там всегда в перчатках.

— Понимаю. — Изображать любезность я больше не могла. — Еще раз огромное вам спасибо.

Дверь за нами захлопнулась прежде, чем моя нога коснулась первой ступеньки.

Всего несколькими словами Верна пробила брешь в моем приподнятом настроении.

— Подавальщики там всегда в перчатках, — проворчала я, передразнивая ее.

— Что? — спросил Билли.

— Ничего, малыш.

— Мам?

— Да?

— Можно в следующий раз я пойду с тобой?

— Миссис Дрейк тебя ругала?

— Нет, не ругала. — Билли закинул Спайка на плечо. — Но лучше с тобой.

Мне совсем не хотелось вставать на защиту Верны Дрейк. Гарри посоветовал быть доброй к людям, и с парфюмером это получилось запросто, но, похоже, я еще не готова изливать доброту на тех, кого знаю. Что ж, все изменится после того, как я извинюсь перед Мартином и покажу ему то, что скрывала. Быть может, дневник Аделы даже пригодится ему для работы, и я уже представляла, как он порадуется этому.

Я с удовольствием коснулась лежащего в кармане флакончика духов, но удовольствие тут же сменилось паникой. Я потратила слишком много денег. Рука стиснула сделанный из граненого стекла флакон, края врезались в ладонь. Я попыталась вспомнить, сколько денег осталось в жестяной банке из-под чая, прекрасно сознавая, что не могу вернуть духи продавцу. Я даже чек не попросила, да что там, я даже не знаю в точности, сколько заплатила.

— Что случилось, мам?

— Все хорошо, милый. Просто мама иногда бывает немного безрассудной.

Все будет хорошо. Вечером я все исправлю.

Глава 25

В тот вечер я дала Билли добавку рисового пудинга, помогла ему и игрушечной осьминожке принять пенную ванну (от мягкого шампуня на голове у сына вырос мыльный рог, как у единорога), рассказала на ночь сказку — «Петух и бобовое зернышко» — и напела парочку ирландских баллад. Избыток внимания позволил немного загладить вину за то, что я оставила его у Верны, и набраться храбрости для разговора с Мартином.

Я намеревалась извиниться сразу же, как только Мартин вошел, но при его появлении решимости во мне поубавилось. Сказав, что поужинала с Билли и он может садиться за стол без меня, я убежала с Билли, обезьянкой висевшим на мне.

К моему возвращению муж, скинув сандалии и забросив ноги на кофейный столик, лежал на диване, дымил биди и читал Достоевского. Он никак не отреагировал, когда я подошла и коснулась его плеча. Извиниться? Мне захотелось ударить его снова. Но… Я глубоко вздохнула.

— Как прошел день?

Он вздрогнул, словно и не догадывался о моем присутствии.

— Прекрасно.

— Мартин, я тут подумала…

— Да? — Он приподнял очки и застыл в ожидании продолжения.

Я постаралась припомнить слова Гарри.

— Я хочу прожить жизнь красиво.

— О чем это ты?

— Прости, что ударила тебя. Я хочу, чтобы мы…

— Не будем об этом, Эви. Я уже обо всем забыл.

— Нет…

— Я не желаю говорить об этом. Прошу тебя. У меня другим голова сейчас забита. На следующей неделе отправляюсь в Лахор.

— В Лахор? Но Уокер сказал…

— Я знаю, что сказал Уокер. Но все это — между индусами и мусульманами. Я же — американец. Ученый. Совершенно безобидный тип.

Я смерила его — в курте и сандалиях, с растрепанными темными волосами, как никогда смуглолицего и с тлеющей между пальцами биди — долгим, изучающим взглядом и сказала: