Судоверфь на Арбате - Владимир Александрович Потресов

— Лучше не спрашивайте. Представляете, ребята, этот уникальный памятник XVII века раздавил пьяный бульдозерист в припадке куража, благо размеры церковки позволяли. Так что осталась она только на ваших снимках.

Из гостеприимной голицынской избы выходили поздно. Небо совсем прояснилось. Сергей Михайлович уложил девочек на печку — пусть погреются. Мы отправились в баньку.

Зажгли свечи. Сегодня последний вечер в походе, и, несмотря на поздний час, Володя взял гитару, зевнул, но бодро ударил по струнам.

А на следующий день мы разбирали байдарки в Коврове. Не по-весеннему жаркое солнце подсушивало оболочки, мы бережно упаковывали стрингеры и шпангоуты.

Впереди лето, до экспедиционной кампании оставалось меньше двух месяцев.

УНЫЛАЯ ПОРА

Это лето пролетело так быстро, что, когда опомнились, на носу уже были занятия в школе. Программа многолетних исследований по уточнению места Ледового побоища подходила к концу, сворачивались работы на Чудском озере, ученые подводили их итоги, а на наших картах начала вырисовываться сложная, но вместе с тем логичная и тщательно обоснованная схема водных путей, связывавших древний Новгород с порубежным Чудским озером.

Несколько лет назад, начав с казавшейся нам теперь простой задачи поиска возможного варианта зимника, по которому Александр Ярославич в случае поражения мог бы отвести из-под удара свои войска, мы развили ее и исследовали за эти годы без преувеличения все созданные природой места возможных волоков. Где-то нас ждали удачи, где-то разочарования.

А сколько всего мы узнали за эти годы, чему только не научились! По найденному в кургане черепку сосуда могли определить время захоронения, легко сделать топосъемку археологического объекта, обнаружить по совершенно на первый взгляд посторонним деталям остатки древнего волока. Александр Сергеевич, как говорится, личным своим примером долго обучал нас искусству общения с местными жителями, так, чтобы человек не замыкался, а, наоборот, стремился бы изложить все наиболее интересные и значительные события в истории своего края.

Но не менее важным было то, что за время походов сформировался коллектив, который стал для всех нас родным. Но все рано или поздно кончается — ты снова в своем городе.

Это очень странно: после полутора-двухмесячного ежеминутного общения с друзьями, жизни в палатке у реки, когда, казалось бы, падаешь с ног от усталости — вдруг оказывается, что все это позади.

Как-то под вечер распахивается дверь твоей квартиры, родители какое-то мгновение недоуменно смотрят на тебя. Голос твой, привыкший к пространству «свободных прерий», звучит хрипловато и неестественно громко для городской квартиры. Да и сама квартира стала какой-то маленькой, низкой.

Скидываешь рюкзак, лобызаешь матушку. Поешь? Да, конечно, какой вопрос. Еще с утра мечтал. Потом подходишь к зеркалу. На тебя смотрит незнакомый парень с выцветшими на потемневшем от загара лице глазами, уверенными и холодно спокойными. Длинные, регулярно не чесанные волосы тоже выцвели, и видишь, что в общем-то исхудал и вырос.

— Ну, как там было?

— Нормально.

— Что это за ответ?

— Ну как «что за ответ»? Все было действительно нормально.

— Уставали, наверное?

— Да нет, нормально…

Ты вмиг смолотил все приготовленное с таким старанием твоей мамой и потянулся к чаю.

— А кормили как? — со слезой в голосе спрашивает она.

— Нормально, — отвечаешь, прихлебывая из чашки. Матушка с жалостью смотрит на твои потемневшие, с черными ободочками ногтей руки. Не дай бог, увидит ладони с загрубевшими от весла и археологического шанцевого инструмента мозолями — то-то будет ахов и охов!

— Ты куда?

— Славке позвоню.

— Господи, но ведь два месяца жили в одной палатке. Неужели не надоели друг другу?

И тут длинная трель телефонного звонка:

— Алло, Славка?! А я тебе только что собирался звонить… Да, да, тоска, конечно… Конечно, увидимся. Да нет, сейчас, боюсь, не получится — мои страсть как хотят меня видеть, лучше ты ко мне… То же самое? Ну завтра позвони, только пораньше. Конечно, ведь послезавтра в школу… Ну, давай! Ага! Давай!

— Он совсем по нас не соскучился, — сокрушенно резюмирует мама, когда ты возвращаешься в комнату, — ведь столько времени не видел.

Какая дурацкая вещь — кровать. То ли дело палатка. Холодная ли ночь, барабанит ли по крыше дождь — красота. Ты уже не помнишь, как просыпался с глухим раздражением, мгновенно улавливая порывы сырого западного ветра, трепавшего стенки и крышу старенькой палатки и набегающую нулевку[4] постоянного, уже которые сутки, дождя. Как не хотелось тогда вылезать из палатки. Но надо было надевать не просохшую за ночь штормовку, продираться через мокрый кустарник к реке, до следующего ночлега сидеть в полужидком состоянии в байдарке, по скользкой глинистой тропе вытаскивать опять на берег тяжелые, казалось бы, разбухшие от дождя лодки, выливать из них воду и снова ставить на мокрую траву эти сырые зеленые домики…

Утром просыпаешься от звонка:

— Ты чего? Спишь? Ну ты даешь… А у меня Филька и Володя Осадчий. Да так, не знаю. Подожди… Что, Володь, предлагаешь? Он знаешь чего говорит, пойдем к нему в каморку роки слушать. Ага, ну привет, приходи… Ждем!

Поздно вечером, отягощенный городскими впечатлениями, возвращаешься домой. Последний день августа. Слегка покачиваются желтые фонари над Сивцевым Вражком. Ветер шумит старыми деревьями Гоголевского бульвара. Прохожих почти нет. Шаги твоих длинноносых черных башмаков гулко отдаются в темных подворотнях.

Чувство какой-то обреченной приподнятости. Ты вроде бы жаждешь того, что предопределено. И в разных вариантах представляешь, как завтра утром войдешь в школу. Вокруг будут друзья: кто классом старше, кто классом младше. За парту бухнется Филимон, как всегда элегантный и галантный. На перемене мы все — старые уже морские волки — соберемся вспомнить наши походы.

Но вот и радость первого школьного дня