Летний дождь - Вера Кудрявцева

Но ругаться не пришлось: жатки нашлись наконец, и за ними оставалось только послать в соседнее хозяйство.

Там же, в Сельхозтехнике, Екатерина Сергеевна узнала, что Егор болен и лежит в терапевтическом отделении областной больницы.

«Предынфарктное состояние… предынфарктное состояние», — громоздились в мозгу, застревая в нем, эти наполненные чем-то тяжелым слова.

«И все-таки заеду…» Ведь еще утром знала, едва проснувшись, — поедет в город, его увидит, жатки — только предлог…

Развернула свою «чирушку» в нужном ей направлении. Только развернулась и вдруг… Изо всех сил нажала на тормоза, так что взвизгнули колеса: прямо на проезжую часть дороги вышел мужчина, будто не на главную магистраль города вышел, а на аллею парка. Едва не сбила его Екатерина Сергеевна. А он, будто только теперь очнувшись, открыл дверцу, попросил:

— Подвезите, прошу вас!

— Да быстрее же! — пришла она в себя.

Торопился, чтоб не мешать движению, «Запорожец». Смотрела, впившись глазами в движущееся впереди себя пространство, Екатерина Сергеевна. Молчал ее пассажир.

— Вам что — жить надоело? — обрушилась она на него наконец. Если бы она увидела сейчас его лицо. Но она смотрела только вперед. Пухлые губы ее были презрительно сжаты, брови крепко сведены.

— Куда вам? — все так же не глядя, бросила она.

— Вот у того серого здания остановитесь, пожалуйста.

Только теперь взглянула на пассажира: оказывается, ему тоже в больницу. Когда она затормозила, он подал ей рубль.

— Да вы что? — сдвинула она брови.

— Извините, спасибо большое. — И пошел. Екатерина Сергеевна, пятясь своей «чирушкой» на стоянку, смотрела в его напряженную спину, на упрямо выдвинутую вперед голову, будто он шел навстречу сильному ветру. И еще удивило ее, что в такой дождь был он без плаща, без зонта, но непогоды словно бы и не замечал.

«Кто-то у него тяжело болеет, может, даже… а я — раскричалась…» И она следом за ним поднялась на крыльцо больницы.

— Вот, — сказал Егор Степанович, захлопывая книгу, — занимаюсь на досуге английским! — И засмеялся неестественно, поднимаясь ей навстречу.

— И зачем только работнику сельского хозяйства английский? — проворчал его сосед, равнодушно взглянув на гостью.

— Ну как же! — жадно, словно не веря своим глазам, всматриваясь в ее лицо, воскликнул Егор Степанович. — А с Вальдхаймом-то переписываться!

Екатерина Сергеевна засмеялась слишком громко, пытаясь хоть так скрыть свою растерянность.

Они сидели в холле под фикусом, говорили, и Екатерина Сергеевна никак не могла прийти в себя: неужели это он? Неужели?

Совсем седые волосы. Пергаментно-бледное лицо. Глубокие морщины. Губы, всегда такие энергичные его губы, поблекли. Когда он дотронулся ими до ее щеки, ей стало неприятно.

Только глаза еще можно было узнать, но и в них сквозь нелегко, видно, дающееся ему сейчас веселье проглядывало что-то новое, незнакомое ей. Особенно тяжело было смотреть на его руки: слишком хорошо она помнила, какими они были сильными, когда поднимали ее, какими нежными, нетерпеливо-требовательными, когда обнимали.

— Спасибо тебе, Катя, — говорил он, — и всем спасибо, что помнят. Я подумаю — времени у меня теперь хоть отбавляй! Я подумаю… Полегли, значит, хлеба, эх, жаль… Постараюсь, Катя, что-нибудь придумать, и напишу тебе или позвоню…

А она думала, слушая его: «Ничего тебе, однако, не придумать — оторвался ты от нас… И зачем тебе английский? И зачем ты не остался со мной? И зачем ты прожил жизнь с нелюбимой женщиной? Сам говорил — не любил ее никогда. А меня и сейчас любишь — вон как дрожат твои исхудалые пальцы. Я бы не дала тебе постареть, я бы не дала тебе заболеть…»

Она еле сдерживала слезы.

— Ну, Катя, пора нам с тобой прощаться. Пойми, я бы не хотел… должна прийти жена…

«Испугался… струсил… и тогда струсил… Господи, неужели это он…»

У окна коридора стоял к ней спиной ее пассажир и мерно покачивался: с носков на пятки, с пяток на носки. Проходя мимо, она спросила неожиданно для себя:

— Может, вас подвезти куда?

Он обернулся, посмотрел будто сквозь нее.

— Не тронь ты его, милая, — потянула ее за руку пожилая нянечка. — У его толькё-толькё жана померла. Инфархт. Разрыв сердца, значит. Уж он к ей каждый день, и в утро и в вечер, и в утро и в вечер. А нынче вот…

У самого выхода Екатерина Сергеевна оглянулась: он все стоял у окна, покачиваясь с пяток на носки, с носков на пятки.

«А обо мне уж некому будет вот так убиваться. Хорошо!»

Едва забравшись в «Запорожец», разрыдалась, сама не зная отчего. Но быстро взяла себя в руки, промокнула глаза. Увидела: на остановке, под дождем, стоит, покачиваясь, ее пассажир. Подъехала, распахнула дверцу:

— Садитесь! — приказала.

Он сел покорно.

— Куда вам?

Немо посмотрел на нее:

— К сыну, — выдавил. И, помолчав, спросил: — У вас тут кто, в больнице?

— Муж, — ни с того ни с сего соврала она. — Предынфарктное состояние…

И в то же мгновение на ее руку, крепко держащую руль, легла его рука, мол, понимаю вас, крепитесь…

«Вот и правильно, что соврала: отошел, видно, маленько, отмяк… А хороший, видать, человек, если в таком горе чужую беду заметить способен… Глаза у меня, наверное, вспухли, зареванные…»

Только теперь, глядя, как ест сын ее случайного пассажира, она вспомнила, что с утра ничего не ела.

— Может все-таки пообедаете? — спросила, перехватив ее взгляд женщина, очевидно невестка, с очень модным лицом.

— Нет-нет, спасибо, до того ли. — И замолчала, взглянув на своего пассажира: он опять стоял лицом к окну и покачивался с пяток на носки, с носков на пятки.

А сын обедал. Может, это тоже шоковое состояние? Сидел человек, обедал, и вдруг известие о смерти матери. И он, не в силах справиться с обрушившимся на него, ест по инерции. Не суетясь, отрезает кусочек за кусочком мясо, запивает минеральной водой, жует тщательно, не торопясь.

— У мужа обед, — словно оправдывается за него жена. — У него режим…

Отец обхватил голову руками, изо всех сил сдерживаемый стон вырвался из его груди.

— Отец, — строго сказал сын. — Не раскисать! Этого же следовало ожидать! — И промокнул салфеткой рот.

— Знаете что! — решительно подошла к своему пассажиру Екатерина Сергеевна. — Знаете что? Давайте я отвезу вас домой или — куда вам надо? «Куда угодно! — не терпелось ей крикнуть. — Подальше от этих людей! Неужели вы не видите?»

— Спасибо, спасибо вам, — сказал он и остался стоять у окна.

— Извините, — просительно улыбнулась ей женщина с модным лицом. — А меня вы не смогли бы подвезти, разумеется, если вам по пути…

Они остановились у школы, старинного четырехэтажного здания.

— Может, примут посильное участие, — вздохнула невестка умершей. — Теперь так трудно хоронить. А они, мои свекровь и свекор, всю жизнь здесь проработали. Фанатики оба.

И, вернувшись из школы, продолжала:

— Она была учительница начальной школы, а он… у-у-у, он, знаете, рисование по какой-то особой программе преподает, с первого по десятый. Из этой школы столько художников вышло. Они там с утра до вечера, в своей школе, и зарплата у них — просто смех и грех.

«Что это я катаю ее? Дел у меня нет, что ли?..»

— Приехали, — бесцеремонно сказала Екатерина Сергеевна.

— Ой, а вы не подвезли бы меня в бюро по обмену квартир, тут недалеко…

— Нет, не могу. — Сдвинула брови, рванула с места.

Шустро побежала «чирушка» по умытому дождями городу. Угомонилось — надолго ли — небо, даже солнышко где-то за облаками обозначилось, посветлело в той стороне.

А на душе Екатерины Сергеевны было тяжело: лучше бы не видеть ей ни Егора, ни этого человека с его горем, с его детьми… Хотела к Николаю еще заехать. А ведь придется — нехорошо не заскочить, не сказать, что приболела бабушка Настасья.

Николай жил в пригородном лесном поселке, в доме тестя. Тесть, правда, умер, говорят, так что хозяин он теперь.

Вспомнилось ей, как встретились они однажды случайно в универмаге. Полдня, однако, просидели они тогда в ее «Запорожце» (первое лето катала на нем Екатерина Сергеевна). Сидели, вспоминали, вспоминали — наговориться не могли. О школе, об учителях, о речке, о грибах да ягодах. Обо всем вспоминали. Только того, что их когда-то связало ненадолго, не коснулись, будто и не было меж ними ничего. Только когда уж по поселку ехали, сказал вдруг Николай, не глядя на нее:

— А помнишь, Катя, как догнал я тебя у Крутого Лога? Как домой вместе ехали? А ты теперь меня на машине — вот как! Катя, увези меня домой!

— А куда ж я тебя везу-то? — будто не понимая, смешком ответила она.

Засветились на солнце веселые окна беленого стандартного домика.

— Приехали, спасибо тебе! — зашагал он к воротам. И опять будто ничего не сказал не нужного ей. Раз, мол, не нужно это тебе, считай — ничего не говорил.