Летний дождь - Вера Кудрявцева

— Егора нет! Он бы не мотался ни свет ни заря по полям без дела, не лез бы под руку! А сел бы, помозговал и чо-нить бы надумал. Ить надо же чо-нить соображать! — сорвался он на крик. — Анжинер ты, фиг-ново-дело, али хто? Ить гинут хлеба!

Не дослушав, Екатерина Сергеевна пошла прямо полем назад, в село: скоро планерка.

«Егора нет, — усмехнулась словам дяди Тимофея. — Не могут забыть… А ты можешь?..» Николай вспомнился тревожащим, будоражащим сном, Егор — обидой. «Да что они сегодня, сговорились? Нашли время пригрезиться…» А сама шла так, словно оберегала то, что проснулось и притаилось в ее душе, робко проглядывая то улыбкой не к месту, то непривычной для этих глаз растерянностью.

— Что невесело глядишь, соседка? — окликнул ее однорукий пастух дядя Иван и смачно щелкнул кнутом — Нинки, Тамарки, Наташки! А ну, от пошенички — кругом аррш!

Коровы послушно повернули от края поля к речке. Екатерина Сергеевна засмеялась невольно, с удовольствием сходя с полевой дороги на травянистый целик. На сапогах, однако, с полпуда грязи.

— Что это ты их, дядя Иван, девичьими именами-то кличешь? Наташки, Нинки…

— А у их метриков нету: которы Наташкины — те, значит, Наташки, которы Нинкины — те Нинки, которы Тамаркины, те Тамарки. Откликаются. Черкни-ка мне, раз случилась коло меня.

Закурил, сощурился на неистощимое небо:

— Поливат!

— Будь оно… — начала было Екатерина Сергеевна.

— Погоди ругаться соседка, — остановил ее дядя Иван. — А ты вот что… ты бы завела свой «Запорожец», «чирушку»-то свою, да и сгоняла бы в город к Егору: он ведь мастак был придумывать всякие разные штуки при таком вот положении…

Будто хлестнул он ее словами этими: сдвинула донельзя брови, стиснуло обидой сердце. Не сдержалась, выпалила:

— Дался он вам нынче — Егор да Егор! Сами с усами! — зашагала к деревне.

— Ишь, взъерепенилась! — кричал ей вслед дядя Иван. — Не пондравился ей совет мой! Гляди, что творится, а она в обиду! Горда больно! Рази в тако ненастье об себе думы? Хлебушок спасать надо! Он, хлебушок-от, не ждет!

Екатерина Сергеевна не оборачивалась, мол, скрипи, скрипи, а у меня своя дорога.

— Во-от! Во-от! Сама и есть! И мужики-то коло тебя не удерживаются — больно уж сама!

Такое стерпеть не смогла. К месту приросла от слов таких.

— Эх, дядя Иван, — устало это у нее сказалось, с горчинкой. — И не совестно тебе: ведь ты-то уж не баба — языком молоть. Это тем до сих пор сладко кости мои перемывать, а ты-то… Эх!

— А помене бы об себе пеклась! — не урезонили старика ее слова. — Настасья вон совсем плоха. А для тебя ее будто и нет на свете! Как и для того варнака! Живет себе в городу своем, в ус не дует! А старухе, может, край пришел!

И он вгорячах выдернул из-за голенища сапога недопитую четвертинку, поболтал, будто это бутылка с кефиром, допил, размахнулся — хотел швырнуть пустую посудину в речку.

— Мму-у! — посмотрела на него укоризненно корова.

Засунул опять за голенище. И погрозил освободившейся наконец единственной рукой ненастному небу:

— У-у, разъязви тебя в погодку!

«Во-он в чем дело! — думала, входя в улицу, Екатерина Сергеевна. — С мамашей неладно. Во-от почему напустился-то он на меня нынче. Надо будет забежать к ней…»

На планерке выяснилось, что жатки к двум «Нивам» так и не нашлись.

— Что же вы, Екатерина Сергеевна, — устало упрекнул ее директор. — Позвоните хотя бы…

— Да уж сколько раз звонила, — вздернулась она опять. — Говорят, по ошибке в другое хозяйство отправили, обещали найти…

— Обещанного три года ждут, — обронил кто-то некстати.

— Да поеду! Сама сегодня же поеду! — сверкнули обидой глаза Екатерины Сергеевны.

Директор посмотрел на нее удивленно:

— Хорошо, — согласился миролюбиво. — Поезжайте… Все равно уж… вон что с погодой…

И как только поняла, что действительно сядет за руль своей «чирушки», так почему-то прозвали ее «Запорожец», и покатит в город, так вдруг затомилось сердце, словно в предчувствии чего-то для него неизбежного, «неминучего».

Вывела в ограду из-под крыши машину, выхлопала чехлы, протерла стекла, подкачала заднее колесо — покатила.

«Покатила» — не совсем, правда, то слово: дорога до главного тракта-асфальта не радовала. Но «Запорожец» ее, подаренный ей когда-то на ВДНХ как лучшей трактористке, ловко объезжал нырки да канавинки.

Уж когда порядочно отъехала, вспомнила, что хотела ведь к бабке Настасье забежать. «Ладно, — подумала, — возьму да заеду к Николаю, хоть привет ей от сыночка привезу…»

И засмеялась, озорничая: «А и к Егору, однако, заскочу! Смотр своим разлюбезным устрою!»

Подумала так-то и уже приготовилась по привычке: вот сейчас пронзит ее болью, стиснет горло, застелят слезы глаза. Нет, не болит, не плачется.

Неутомимо работают, шуршат по стеклу «дворники», мелькают мимо измокшие, истосковавшиеся по теплу, по солнцу деревья. Не плачется.

А ведь совсем недавно, проводив Вадика в армию, весь день катала она на своей «чирушке» по городу, по всем его закоулочкам, в надежде: вдруг встретит где того, отца Вадика, вдруг узнает его, несмотря на расстояние почти в двадцать лет. Он, только он нужен ей был в тот горький, невозможный день. Ночью выревелась — и дальше жить. Сколько же она всего-то слез пролила из-за первой своей любви, — ведрами мерить — не вымерить.

«Видно, старею», — подумала.

Подумала так, а не поверила: к чему тогда сердцу тревожиться, смущаться. Ох, что-то ждет ее не сегодня-завтра, подсказывает оно, ее сердце-вещун. «Может, Егор…» Нет, и при мысли о нем смолчало сердце. А ведь тоже было времечко — весь белый свет он ей застил.

Бывало, по лестнице в конторе поднимается она, голос его из кабинета услышит — громко он говорил, начальственно, — услышит его голос и за перила ухватится: ноги аж подкашивались.

По обе стороны дороги-насыпушки никли к самой земле, прятались головками от немилосердных дождей на плечах друг друга колосья. «Надо бы о хлебе, об уборке думать-то, а я… Ох, хосподи!.. Баба и есть баба, как говорит дядя Иван.

Правы они все: Егор бы обязательно придумал, как из положения выйти, как сделать, чтобы пошли комбайны и в такую непогодь…»

Свела брови, сцепила зубы, аж желваки на скулах заходили, прибавила газу — забросало «чирушку» из стороны в сторону.

И только было вырвался «Запорожец» на простор, только было собралась Екатерина Сергеевна обогнать вишневого «Жигуля», как навстречу колонна с машиной ГАИ впереди.

— Остановимся! — раздался над лесом, над полями строгий голос. — Пропустим колонну! Водитель «Жигулей» 45–30, остановитесь! Остановитесь, вам говорят!

Впереди споткнулись и замерли вишневые «Жигули».

— Водителю «Запорожца» 12–60, спасибо!

— На здоровье, — усмехнулась Екатерина Сергеевна. Мимо прошла колонна автобусов с надписями: «Работники культуры — селу!», «Лейся, песня!».

«Пока льется дождь, — проводила автобус глазами и вдруг подумала: — А может, и он там, работничек мой культуры. Ведь где-то же он живет, ходит по земле, стихи, поди, кому рассказывает, как и мне когда-то…» И опять удивилась — так спокойно думалось о том, который отнял у нее полжизни, «Отнял? — возмутилось в ней все. — Никто ничего у меня не отнимал!»

Вишневый «Жигуль» буксовал на обочине. Легко объехала его, остановилась:

— Помочь?

Черноглазый суетливый водитель «Жигулей» просиял: выскочил из машины с тросиком.

— Да я так вытолкну, — накинула Екатерина Сергеевна рабочий халат, сунула ноги в резиновые сапоги.

Проходя мимо машины, увидела: заднего сиденья в «Жигуле» нет, и все пространство завалено комьями застывшего асфальта.

— Грузовик! — покачала она головой. — Где это ты наворовал?

— Наворовал! — возмутился суетливый владелец «Жигулей». — Вон его сколько валяется вдоль дороги! Еще одну можно построить! А мне двор на даче залить надо! Ну, давай!

Зафурчала, вздрогнула машина. Екатерина Сергеевна уперлась ногами покрепче, толкнула. «Жигуль» выскочил из канавинки.

— Ну сильна! — сказал его владелец, присмотрелся к ней, добавил: — Большеглазенькая! — И наклонился поближе, блестя чернущими глазами, беря Екатерину Сергеевну за руку. — А может, свернем в лесок?

— Зачем? — не поняла она.

— Ну, там посмотрим! — масляно улыбнулся черноглазый, пожимая ей руку.

— Ах ты! — с трудом вырвала она руку из грязной от асфальта его ладони.

Так, со сведенными бровями, и въехала Екатерина Сергеевна в город, влилась в поток машин.

— Вот жук! — выдохнула только у первого светофора и расхохоталась.

Повернула зеркальце, взглянула на себя мельком, задержала взгляд: давненько не смотрелась. Что ни говори, а приятно, если приглянешься кому, хоть и такому коротышке черномазому… Не поехать ли прямо сейчас к Егору в управление? Пока вот так выгляжу. А то потом, после ругани в Сельхозтехнике, злая буду, как Баба Яга. A-а, какая разница!