Месть роботов - Роджер Желязны

истертым ступеням. Восток уже потемнел, но край солнца на западе еще сверкал.

Я вышел из мавзолея.

Розы росли у стены на другой стороне дороги. Огромные извивающиеся плети, а на них цветы ярче любой ржавчины, горящие, как сигнал опасности на пульте управления, но только иным, влажным светом.

Одна, две, три розы для Кеннингтона. Четыре, пять...

— Что ты делаешь?

— Собираю розы.

— Тебе нужно искать роборотня. У тебя что-нибудь не в порядке?

— Нет, все в порядке, — сказал я и парализовал его. Цепи соединялись напрямую, и я опустошил его источник питания.

— Ты и есть роборотень, — едва слышно пробормотал он, падая.

... шесть, семь, восемь роз для Кеннингтона, покойного Кеннингтона, покойного, как робот у моих ног, даже более покойного, потому что некогда он жил полнокровной органической жизнью, больше похожей на мою и Фрица, чем на жизнь роботов.

Подошли четыре робота и Обер, командующий ими.

— Что здесь случилось?

— Он остановился, а я собираю розы, — сообщил я им. -Вы должны уйти, — добавил я. — Скоро наступит ночь и выйдет роборотень. Уходите или он прикончит вас.

— Это ты разрядил его! — заявил Обер. — Ты — роборотень.

Я прижал цветы к груди и повернулся к ним. Обер, крупный робот, сделанный по спецзаказу, двинулся вперед. Со всех сторон подходили новые роботы.

— Ты — страшное, чуждое нам существо, — говорил Обер, — тебя надо утилизировать ради блага остальных.

Он схватил меня, и я выронил цветы для Кеннингтона.

Я не мог выпить его энергию. Мои катушки индуктивности уже заряжены до предела, а он специально изолирован.

Теперь меня окружили роботы, полные страха и ненависти. Они утилизируют меня, и я лягу рядом с Кеннингтоном.

„Ржавей с миром”, — скажут они... Жаль, что я не смог выполнить просьбу Фрица.

— Отпустите его!

Нет!

Цепляясь за камни, одетый в саван, покрытый плесенью Фриц появился в дверях мавзолея. Он всегда все знал...

— Отпустите его! Я, ЧЕЛОВЕК, приказываю вам!

Он еле дышал, а солнечный свет постепенно убивал его.

Древние реле моих собратьев со щелчком срабатывают, и я внезапно освобождаюсь.

— Да, господин, — ответил Обер. — Мы не знали...

— Схватить этого робота! — Фриц указал трясущейся высохшей рукой на Обера. — Это роборотень. Уничтожьте его. Собиравший цветы выполнял мой приказ. Оставьте его со мной.

Фриц упал на колени, и последние стрелы дня пронзили его тело.

— Вон! Все вон! Быстро! Повелеваю: ни один робот никогда больше не должен входить на кладбище!

Фриц свалился. На пороге нашего дома остались только кости и куски гнилого савана.

Фриц сыграл свою последнюю шутку: назвался человеком.

Я подбираю розы для Кеннингтона, а безмолвные роботы навеки уходят строем за ворота, унося с собой непротестующего Оберробота.

Я возложил розы у подножия памятника — Кеннинг-тону и Фрицу — последним странным, истинно жившим существам.

Я остался один.

В лучах заходящего солнца я вижу, как роботы, вогнав кол в источник питания Оберробота, хоронят его на перекрестке дорог.

Потом они спешат обратно к своим башням из стали и пластика.

Я собираю останки Фрица и несу их вниз, к его я-нику.

Гордость и полнейшее одиночество — таков удел стальной пиявки.

ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ ГЛАЗ НОЧИ[22]{1}

Слушайте, пожалуйста, слушайте. Это очень важно! Пришло время вновь напомнить вам о вещах, которые нельзя забывать.

Сядьте и закройте глаза. Перед вами предстанут удивительные картины. Дышите глубже, вы насладитесь чудными запахами, неизведанными ароматами... Вы почувствуете вкус блюд, о которых я расскажу. Если вы будете внимательно слушать, то кроме моего голоса услышите множество других звуков...

Есть место далеко в пространстве — но не во времени, если вы еще не забыли, — место, где, наклонно вращаясь вокруг своей оси, планета обходит солнце, где сменяются времена года и год, начинаясь с весеннего цветения, возвращается к поздней осени, когда пестрота красок умирающей природы в конце концов превращается в шуршащий под ногами однообразно-коричневый ковер опавших листьев, по которому вы гуляете, сейчас гуляете. Пар от вашего дыхания поднимается в морозном утреннем воздухе; сквозь голые ветви деревьев видно, как по бескрайнему голубому небу плывут облака, но не дают дождя. На смену осени приходит царство холода, и засыпанные снегом ели торчат, как свечи; каждый ваш шаг оставляет на белой пустыне глубокие ямки следов, и горсть снега, принесенная в дом, превращается в обыкновенную воду.

Птицы не свистят, не щелкают, не щебечут, как в пору цветения, — они молча летают над темными островками вечнозеленых лесов. Это время, когда природа засыпает, ярче горят звезды (не пугайтесь — эти звезды неопасны) и дни коротки, а ночи длинны и есть время размышлять (философия родилась в холодных краях Земли), играть в карты, пить ликеры, наслаждаться музыкой, устраивать вечеринки и флиртовать, смотреть наружу сквозь оконные стекла, изукрашенные фантастическими морозными узорами, слушать ветер и гладить мех колли — здесь, в этом царстве холода, прозванном на Земле зимой, где все живое приспосабливается к неумолимой смене времен года: зелень лета сменяет дождливая серая осень, затем приходит снежная зима, а за ней— весна, пора цветения и буйства красок: сверкание росы на лугу, тысячи насекомых, прелесть утренней зари, которую вы встречаете, сейчас встречаете, наслаждаясь и впитывая весну всеми порами кожи... Здесь я хочу заметить, что смена времен года на Земле подобна течению человеческой жизни, лишь рисунок генов неподвластен времени — вот истина, рожденная осознанием бренности бытия: „При жизни человека не суди о