Месть роботов - Роджер Желязны

Он хотел слиться с нежными изгибами тела Цитии, утонуть в ее глазах и никогда не всплывать.

Он проиграл и сознавал это, ибо слабел с каждым днем. Теперь он с трудом выводил свое имя в расписке, которую предъявлял робот, лязгающий при каждом шаге и сокрушающий грудные клетки и черепа. Джон Луден завидовал бездушному созданию. Бесполому, бесстрастному, целиком посвятившему себя выполнению долга.

Перед тем как отпустить робота, он спросил:

— Как бы ты поступил, если бы нашел нечто, выполняющее любое твое желание?

— Я... постарался бы... удержать это, — ответил робот. Он повернулся и загрохотал прочь через Великое Кладбище. Его куполообразное тело матово отсвечивало в красном свете.

— Да, — сказал Джон Луден. — Только это нечто никогда не появится.

Цития по-прежнему не понимала его. Тридцать первым днем они вернулись туда, где жили целый месяц. Он ощущал присутствие смерти, близко, совсем близко подошедшей к нему.

Цития была прекраснее, чем когда-либо, но он боялся этой последней встречи.

— Я люблю тебя, — наконец сказал он то, чего никогда прежде не говорил, и она погладила его брови и поцеловала их.

— Знаю, — ответила она, — но время твоей любви подошло к концу. Перед тем как опустится занавес, мой милый Джон Ауден, скажи только одно. Что делает тебя непохожим на других? Почему то, что ты знаешь, несказанно больше, нежели может знать простой смертный? Как случилось, что ты незамеченным подошел ко мне в тот вечер?

— Потому что я уже мертв, — объяснил он. — Разве ты не видишь в моих глазах, разве не чувствуешь холода, когда я касаюсь тебя? Я оказался здесь, вместо того чтобы спать вечным сном. Сном, который завладел бы мной и заставил забыть, что я жду лекарства, возможно несуществующего лекарства, от одной из самых последних оставшихся во Вселенной беспощадных болезней.

— Не понимаю, — призналась она.

— Поцелуй и забудь, — ответил он. — Так лучше, ей-богу! Без сомнения, никогда не появится лекарство от того, что всегда остается в тени. И я тоже забуду. Ты должна была почувствовать смерть во мне, когда я вернул себе человеческий облик, — такова уж твоя природа. Я возвратился, чтобы подарить тебе блаженство, понимая, что ты -Файоли. Так прими его и знай, что я его разделяю. Я приветствую тебя. Всю жизнь я искал тебя, не сознавая этого.

Но она из любопытства спросила (впервые воспользовавшись их близостью):

— Как же ты балансируешь между жизнью и не-жизнью, что удерживает тебя в сознании, но не дарует жизнь?

— Все происходит внутри тела, которое я, к несчастью, занял. Стоит коснуться определенной точки слева под мышкой, и легкие прекратят работу, а сердце остановится. Меня поддерживает электрохимическая система, чем-то похожая на системы моих роботов (невидимых для тебя, я знаю). Я сам пошел на это, потому что боюсь забвения. Я добровольно стал сторожем при кладбище Вселенной, где ничто не смотрит на меня, не чурается моего вида, отмеченного смертью. Вот почему я таков. Поцелуй меня, и покончим с этим.

Но, приняв обличие женщины (или она всегда оставалась женщиной?), Файоли, назвавшаяся Цитией, была любопытна и, спросив: „Здесь?”, дотронулась до его тела, слева под мышкой.

Он исчез, в который раз познав холодную логику, не признающую эмоций. И поэтому он не стал возвращаться к жизни.

Зато он увидел, как она ищет его. Она проверила каждый закуток и, не сумев обнаружить живого человека, всхлипнула всего один раз, но так же тоскливо, как той ночью, когда он впервые увидел ее; затем появились крылья, тихо забились, затрепетали, замерцали, черты лица стерлись и тело медленно растаяло — столп искр встал перед ним и пропал...

Вот история Джона Аудена, человека, который любил Файоли и жил (если можно так выразиться), чтобы рассказать о своей любви. Никто не знает этого лучше меня.

Лекарство не было найдено. Но совершенно точно, что он по-прежнему бродит по Ущелью Мертвых, разглядывает кости, иногда останавливаясь перед скалой, где встретил ее и моргает словно от слез (но слез нет), и удивляется приговору, вынесенному им самим.

Вот и все. Мораль: жизнь (а возможно, и любовь) непобедима, но есть нечто сильнее жизни (и любви). Только Файоли могли бы подтвердить мои слова, но они больше не вернутся сюда.

ЛЮБОВЬ: МНИМАЯ ВЕЛИЧИНА[18]

Они должны были знать, что не смогут держать меня взаперти вечно. Возможно, они и знали, вот почему рядом всегда была она.

Я лежал и глядел на спящую Стеллу. Голова ее — в обрамлении пышных золотистых волос — покоилась на моей руке. Стелла была нечто большее, чем жена: она была моим тюремщиком. Каким надо быть слепцом, чтобы не понять этого раньше!

Что еще они со мной сделали?

Заставили забыть, кем я был.

А я был одним из них. Но не таким. За что меня и приковали к этому времени и месту.

Сковали по ногам и рукам любовью.

Я встал. Цепи меня не удержали.

Столб лунного света упирался в пол спальни. Я перешагнул через него, направляясь к шкафу, где виселд одежда.

Звучала тихая музыка — вот что мне помогло. Я так давно не слышал этой музыки...

Как удалось им поймать меня в ловушку?

Они нашли меня в этом маленьком королевстве столетия тому назад или в другом, где я изобрел порох... Да! Именно там! Нашли, несмотря на монашескую рясу и классическую латынь, стерли память и перенесли в это Другое Где.

Одевшись, я усмехнулся. Как долго я пробыл здесь? Сорок пять лет на моей памяти, но сколько в настоящем времени?

Зеркало в прихожей отразило человека средних лет, с редеющими волосами, одетого в красную