Будни и праздники императорского двора - Леонид Выскочков

Как бы там ни было в дальнейшем, свадебный сговор состоялся. Герцог Максимилиан согласился на условия Николая Павловича: служить в русской армии, крестить и воспитывать детей в православной вере. Одновременно статус герцога был повышен. Он сам и его будущие дети становились членами императорской фамилии. Мария Николаевна получала титул не герцогини, а более высокий – великой княгини. Позднее это было закреплено специальным актом, и Николай I настаивал именно на таком обращении к замужней Марии Николаевне. Хорошо известна его гневная реакция на свадебном балу, когда еще не все были извещены о таком титуловании Марии Николаевны. Тогда император разговаривал с австрийским посланником, но его прервал новый камергер Марии Николаевны, сказавший графу Фикельмону, «что герцогиня Лейхтенбергская просит господина посла оказать ей честь танцевать с нею первый полонез. Император вышел из себя. Назвав камергера “ дураком", он довел до сведения слушавших, что его дочь – прежде всего Ее Императорское Высочество Великая Княгиня и лишь потом герцогиня Лейхтенбергская и это она делает честь человеку, приглашая его к танцу. Юноша был уволен, а обер-камергер получил выговор, что такого дурака, прерывающего государя, представил в камергеры» [510] . Марии Николаевне было предписано ежегодно выделять из департамента уделов на содержание 700 ООО руб. и предоставить единовременно капитал в два миллиона рублей в четырехпроцентных ценных бумагах, мужу Максимилиану полагалось помимо жалованья 100 ООО руб.

Но это будет потом. А пока при дворе готовились к церемонии обручения, предшествующей бракосочетанию. Общественное мнение уже было подготовлено. Николай Павлович даже вместе с Максимилианом посетил Москву, так как многие москвичи не верили, что царским зятем станет сын Евгения Богарне, полководца Наполеона. Николай Павлович сделал все, чтобы на герцога Максимилиана Лейхтенбергского смотрели как на его пятого сына. В письме к цесаревичу Александру от 3 (15) декабря 1838 г. он писал: «Итак, завтра, ежели Бог благословит, наша Мери перед церковью будет обрученная невеста доброго Макса. К этой мысли здесь все так привыкли, что никого она уже не царапает, и даже большая часть радуется нашему общему щастию и гордится тем, что Мери остается дома» [511] . Так к «доброй Мери» прибавился «добрый Макс». В письме на следующий день, 4 (16) декабря, Николай Павлович добавляет: «Наша Мери обручена Максу, и все благополучно и прекрасно сошло с рук» [512] . Это был «третий пропой» невесты перед бракосочетанием, после сговора («первый пропой») и помолвки («второй пропой»). Порядок обручения, состоявшегося в восстановленной части Зимнего дворца, был регламентирован специальным документом – «Высочайше утвержденным церемониалом обручения Ея Императорского Высочества Государыни Великой Княжны Марии Николаевны с Его Светлостью герцогом Максимилианом Лейхтенбергским» [513] . Он был приложен Николаем Павловичем в письме к сыну от 8 (20) декабря.

Барон М. А. Корф записал 5 декабря 1838 г.: «Вчера было торжественное обручение герцога Лейхтенбергского с вел. кн. Марией Николаевною в Эрмитажной церкви. По тесноте этой крошечной временной церкви, в нее введены были для церемонии только члены Государственного совета и дипломатический корпус. Двор, предшествовавший царской фамилии, провели только через церковь в другую залу, а прочих никого в церковь не впустили. Церемония была столько же великолепная, сколько трогательная. Обручение совершал ветхий… петербургский митрополит Серафим, а в молебне благодарственном участвовали четыре митрополита, два архиерея и придворное духовенство – все в богатейших ризах. Герцог был в нашем генеральском мундире с Андреевской лентою; Государь в казацком жупане; малютки Константин и Николай в мундирах: первый – морском, а последний – уланском, – совершенные куколки; младший – Михаил в русской рубашке. Государь сам поставил новообрученных на устроенное посреди церкви возвышение, а императрица разменяла кольца. После обручения начались целования между членами императорского дома, при которых трудно было удержаться от слез. Особенно умилительно было целование обеих сестер, Марии и Ольги Николаевн, которые не могли одна от другой оторваться. После церемонии был у великой княжны общий baise-main (франц. целование руки. – А. В.), при котором герцог находился возле нее и принимал поклоны. В то же время прочтен был в Сенате манифест. Вечером вся царская фамилия была в театре и не в обыкновенной своей ложе, а в парадной, где публика приняла ее восторженными рукоплесканиями, криком "ура" и национальным гимном… Город был иллюминирован и против обыкновения местами очень недурно» [514] .

5 декабря 1838 г. торжества в Санкт-Петербурге продолжались. В театре Николай Павлович представил новообрученного жениха Марии Николаевны большому свету. В воспоминания Ольги Николаевны об этом событии вкрались неточности, вполне объяснимые. Она назвала обручение «помолвкой» и отнесла ее на день 6 декабря, день тезоименитства отца (Никола Зимний). А вот наряд сестры в этот торжественный день ей запомнился хорошо. «Мэри в русском парадном платье, – вспоминала великая княжна Ольга Николаевна, – была очень хороша: белый тюль, затканный серебром и осыпанный розами, обволакивал ее. Мама сама придумала ее наряд. Он был так прекрасен, что с тех пор стало традицией надевать его во всех парадных случаях» [515] . В день обручения Макс был награжден всеми русскими орденами, кроме орденов Св. Георгия и Св. Владимира, полагавшихся за особые заслуги. Он получил чин генерал-майора и шефа гусарского полка в Киеве. После обручения он уехал на полгода, чтобы привести в порядок свои имения в Баварии и Италии.

Тем временем в Санкт-Петербурге готовили приданое августейшей невесты. По обычаю накануне бракосочетания оно было представлено публике. Ольга Николаевна вспоминала: «Приданое Мэри было выставлено в трех залах Зимнего дворца: целые батареи фарфора, стекла, серебра, столовое белье, словом, все, что нужно для стола, в одном зале; в другом – серебряные и золотые принадлежности туалета, белье, шубы, кружева, платья, и в третьем зале – русские костюмы в количестве двадцати… со всеми прилагающимися к ним драгоценностями, которые были выставлены в стеклянных шкафах: ожерелья из сапфиров и изумрудов, драгоценности из бирюзы и рубинов. От Макса она получила шесть рядов самого отборного жемчуга. Кроме этого приданого, Мэри получила от Папа дворец (который был освящен только в 1844 г. – А. В.) и прелестную усадьбу Сергиевское, лежащую по Петергофскому шоссе и купленную у Нарышкиных» [516] .

2 июля 1839 г. в парадной церкви вновь отстроенного после пожара Зимнего дворца состоялось венчание. Данная церемония запечатлена на рисунке того времени [517] . Это была беспримерная по роскоши свадьба, так как Николай Павлович задолго до свадебного бала выразил надежду, что дамы не поскупятся на новые наряды; они, действительно, как по богатству, так и по элегантности превзошли ожидания. Правда, по мнению Ольги Николаевны, «в пурпурной императорской мантии Мэри выглядела невыгодно: она совершенно скрывала тонкую фигуру, и корона великой княжны тяжело лежала на ее лбу и не шла к ее тонкому личику» [518] . Торжества длились две недели.

С гостями также вышла накладка. Одних не хотел видеть Николай Павлович, другие не стремились в Санкт-Петербург сами. Эрцгерцога Стефана не было на свадьбе, так как воспрепятствовала его мачеха. Как отмечала Ольга Николаевна, приехал только принц Альбрехт (Альбрехт-Фридрих-Рудольф, эрцгерцог Австрийский) [519] . С Пруссией произошла даже небольшая размолвка, только майор Браухич был послан для принесения поздравлений. Одна лишь Швеция отправила посла для пожелания счастья новобрачным. Впрочем, супруга шведского короля Оскара I, старшая сестра Максимилиана, была бы не прочь приехать на свадьбу брата, но на это не согласился сам Николай. В письме к Александру он так объяснил свою позицию: «Надо, чтоб Макс был здесь один в эту минуту и предстал бы пред русскими русским! Потом мы рады будем видеть здесь и Жозефину, и мать, и Теолинду; но прежде наш Макс обрусей, и искренно!» [520]

3 июля 1839 г. М. А. Корф записал в своем дневнике: «Вчера отпраздновали мы свадьбу нашей великой княжны, которая предполагалась было в день рождения Государыни, 1-го июля, но отложена до следующего дня, потому что 1-е июля случилось нынче в субботу. Все происходило по церемониалу, и потому замечу здесь только то, чего в нем нет. Венцы держали: над невестою наследник. А над женихом – старик гр. Пален (посол в Париже) [521] , о котором мы все искренно жалели, потому что жених высокого роста, а церемония продолжалась очень долго. Обряд совершал духовник государев Музовский, а брак по католическому обряду (во внутренних комнатах) новый митрополит Павловский (с 1839 г. архиепископ Полоцкий, глава католической церкви в России. – Л. В.), но при последнем присутствовали только члены царской фамилии и баварский посланник (дипломаты). Невеста была восхитительна: в церковь она вошла с заплаканными глазами, но после бала водворилась не ее лице улыбка счастья, которая ее более уже и не оставляла. Обед был (для трех классов) вслед за церемониею в Мраморной (большой аванзале) зале, пышной, великолепной, с чудесною вокальною музыкою, в которой отличались все наши первые сценические знаменитости, и пел также актер Венского театра Поджи, теперь только что приехавший огромный тенор. В ту минуту, как отворились двери в столовую залу для царской фамилии, поднялась страшная вьюга, загремела гроза и пошел проливной дождь. Старики говорили, что это счастливое предзнаменование и что "молодым богато жить". Но огромные массы народа, окружавшие Зимний дворец, орошаемые целым водопадом дождя, вероятно, не разделяли нашей радости и обошлись бы без этого "предзнаменования". Во весь обед раскаты грома сливались с искусственным громом пушек, следовавших с крепости за нашими тостами. Но к концу обеда погода опять прояснела и восстановились прежние 20° в тени. За обедом мы много смеялись над французским "menu", напечатанным с виньетками и всевозможною роскошью, но с таким кухонным правописанием, какого не найдешь и в трактирах, хотя, вероятно, он прошел или должен был пройти не одну корректуру. К балу, отложенному от 6-ти до 7-ми и состоявшему из одних польских, я не остался, спеша отдохнуть к своим на дачу. Милостей ожидали к этому дню множество, но получили разные награды только очень небольшое число приближенных к молодым. Между прочим, пожалована статс-дамою воспитательница великой княгини Баранова, что заставило очень многих из наших знатных барынь повесить носики. Всех статс-дам (придворные дамы; статс-дамы) у нас есть 20, а тут, вероятно, в первый раз со дня сотворения этого почетного звания носят его вдруг мать и дочь : госпожа Адлерберг, начальница Смольного монастыря, и теперь дочь ее Баранова. Они – обе вдовы: муж первой был, кажется, бригадир или генерал-майор , а муж последней – начальник рижского таможенного округа (NB: нет: полковник. Ее самую Павел произвел в генеральши)» [522] .