Подари себе рай - Олег Бенюх

— Товарищ Сталин, а можно музыку? — Никита раскраснелся, расстегнул верхнюю пуговицу рубахи.

— Почему же нет? Конечно можно. Вы какую музыку предпочитаете?

— Я люблю народную.

Офицер подошел к огромной напольной радиоле, вопросительно посмотрел на Сталина.

— Техника американская, — произнес тот. — Ар Си Эй. Мелодии наши. Плясовую, Микита?

— Иэх, где наша не пропадала, товарищ Сталин! Гопака!

Сталин кивнул офицеру, и через мощные динамики хлынул огневой украинский танец.

— Как бушует, как бурлит! — подзадоривая Хрущева, выкрикнул Жданов. — Буря, смерч — две четвертых такта. Давай, хохол!

Никита вышел в ту часть зала, которая не была занята огромным столом, сделал несколько лихих движений, но места было явно мало. Тогда Сталин кратко приказал что-то подскочившему к нему дежурному офицеру. В следующее мгновение в зал вошли несколько младших офицеров. Сидевшие за столом отодвинулись от него, офицеры взялись за свисавшие вниз края скатерти, завернули их наверх и со всем, что было на ней, вынесли прочь через боковой выход. Никита вскочил на стол, и вскоре скороходовские башмаки заходили по его полированному верху. Одобрительно охали Ворошилов и Каганович, стонали башмаки, лопалась полировка. Никита исполнял самый коронный танец всей своей жизни…

На следующее утро Хрущев пил рассол и пирамидон. Позвонил Каганович, сказал: «Молодец! Уважил Самого, всем потрафил». — «О чем хоть я рассказывал, Лазарь Моисеевич? — взмолился Хрущев. — Помню — был разговор. А вот о чем — хоть убей, не помню». — «Все было в норме, — успокоил его Каганович, — Он расспрашивал тебя о работе, о друзьях, о тех, кто противился «красному террору» после убийства Кирова. О планах новых кадровых назначений. Разговор шел уже в Малом зале, туда перешли после твоего гопака».

— Ой, — застонал, закончив телефонную беседу Никита. — Если бы я хоть что-то помнил. Мать твою, ну хоть что-то…

А было еще семь тостов. И каждый раз Никита пил браво, отчаянно, каждый раз до последней капли-капелюшечки. Сталин наблюдал, кивал одобрительно. Между тостами речь шла о выполнении пятилетки; об улучшении в снабжении городов продовольствием; о новых образцах вооружений — танках, самолетах, ракетах; об аншлюсе и фюрере, Абиссинии и дуче, Китае и Хирохито; о кадровой политике.

— Как верно отметил Иосиф Виссарионович: «Есть человек — есть проблема». — Ворошилов хохотнул. И тут же посерьезнел: — Последний тому пример — маршал Егоров.

— Бывший маршал, — строго поправил его Жданов.

«Сколько их уже, бывших-то», — незаметно вздохнул Калинин. И тут же посмотрел на Сталина — вдруг прочитает этот его вздох. Нет, слава Богу, не прочитал. Хозяин был занят беседой. Правда, знавшие его близко утверждали, что он мог одновременно и читать, и говорить, и слушать. Читать текст — да, но не мысли же.

— Среди всех здесь присутствующих, — обратился Сталин к Хрущеву, — вы да еще вот он, — кивок в сторону захмелевшего и уснувшего диване Андреева, — из рабочих. Шахтер. В двадцать пятом закончили рабфак Горного института имени Артема в Донбассе. Ведь так?

— Так, товарищ Сталин. — Никита расплылся в довольной улыбке. Еще бы, сам Хозяин знает вехи его биографии.

— У вас достойная перспектива. И в то же время самая вероятная и реальная опасность — превратиться в деклассированного партийного чинушу. Почему люди не могут пробиться к вам на прием по полмесяца? Почему на письма, обращенные лично к вам, отвечают безвестные (и потому — безответственные) делопроизводители? Таких «почему» уже накопилось немало.

Сталин замолчал. Молчал и Никита. Испуганно хлопал белесыми ресницами. Замер, старался даже дышать неслышно.

— Говорю это вам по-отечески, знаю — поймете.

— Я пойму, обязательно, уже понял. — Произнося это, Никита даже всхлипнул, шмыгнул носом. — Больше этого никогда не будет.

— Вот вы хотите предложить на пост первого секретаря Замоскворецкого райкома Ковалева, — продолжал Сталин. — А ведь он «вельможа». И вторая кандидатура — Сергеев — не годится: безудержный болтун. Вельможи и болтуны — именно они представляют сегодня реальную опасность для партии.

Сталин поискал взглядом бутылку, налил себе и Никите твиши, чокнулся, отпил немного, прикрыл глаза. К нему подошел Ворошилов, стал что-то говорить о военморе Кузнецове, но Сталин лишь взглянул на него, и Клим смолк.

— Теперь еще об одном. Тоже весьма важном.

Он сделал еще два-три глотка. Вино ему явно нравилось.

— У политиков не бывает друзей, — глядя Хрущеву в глаза, неторопливо проговорил Сталин. — Чисто по-человечески это и ошибочно, и трагично. Считается, что они, друзья, мешают политику быть объективным. Даже родственники… Даже родственники, — повторил он. — А вот вы молоды, у вас наверняка есть друзья. Ведь не успели же вы их растерять. Иван, Сергей — оба, на мой взгляд, достойны настоящей мужской дружбы.

«Все знает, — с ужасом, приправленным умилением, подумал Никита. — Все, и дела, и мысли, и людские отношения».

— Достойны, товарищ Сталин.

…В тот же день дома за ужином Никита спросил Нину:

— Ты давно не видела Машу?

— Была у нее только вчера. А что? — удивилась она. Последнее время Никита все реже вспоминал об Иване с Машей, о Сергее.

— Да нет, ничего особенного, — смутился он. — Как она без Ивана, одна?

— По-всякому.

— Алешка небось вытянулся?

— Алешка герой. В первый класс пошел на год раньше, чем положено. Теперь уже в третьем.

— Давно они у нас не были. Ты бы пригласила их в гости на праздники.

— Гостями ты у нас командуешь, — с укоризной посмотрела она на него. — Потому и не были.

Из писем Маши Ивану

Январь

Как это здорово, что восстанавливается старая традиция — новогодняя елка! В моем магазине отвели целую секцию под елочные игрушки. Светло, радостно, нарядно — все эти разноцветные шарики, звездочки, гирлянды. На первом этаже поставили большую елку, и Дед Мороз (Ставицкий из посудного отдела) встречает детей и взрослых забавными шутками-прибаутками. Ставицкий утверждает, что придумал их сам. Но Клавдия Михайловна из обувного (ты ее видел на пятидесятилетии нашего заврайторга, такая шикарная гранд-дама) по секрету поведала мне, что почти все читала в дореволюционных журналах. Детвора мечтает попасть на елку в Колонный зал Дома Союзов, районный Дворец пионеров или Дом культуры. Музыка, игры и танцы вокруг елки, песни. И конечно, подарки — печенье, конфеты, мандарины. Нашему Алешке повезло — он побывал и в Колонном зале, и в Центральном Дворце пионеров. Взахлеб рассказывал, как танцевал со Снегурочкой. А с мешочками подарков засыпал в обнимку.

Девятого, перед концом школьных каникул, Нина пригласила нас на дачу. Никита Сергеевич (теперь только так) прислал за нами машину, и это было уже само по себе большое удовольствие для Алеши. Он сидел рядом с шофером и неотрывно глядел вперед. У них тоже была елочка, правда, небольшая, и украшена она была конфетами, абхазскими мандаринами и крымскими яблочками. Нина сказала, что муж вообще хотел елки запретить — нечего, мол, устраивать поповский шабаш. Дети веселились вовсю, а Дедом Морозом был Леонид, и представь — его никто не узнал, так здорово он загримировался, и даже голос изменил. Ты ведь помнишь, он очень способный мальчик. Избалованный, но это понятно, рос без матери, все его жалели. Вошел с мороза, сказал простуженным басом: «Я прямо с Северного полюса. Подарков привез целый воз олений. А ну, кто стих прочитает, кто песню споет, кто танец спляшет — становись в очередь!» Что началось — кутерьма, смех, визг. Глядим — сам хозяин потеплел, строгость глаза покинула, даже в хоровод его дети с Дедом Морозом затащили. Ночевали мы там же, на их даче. Утром ребята побежали на лыжах, играли в снежки, лепили бабу. А я посидела со взрослыми. Попили чаек, покалякали. В общем, что я могу тебе сказать? Заматерел наш Никита. Стал, точнее, становится крупным барином. Он хоть и пытается это скрыть, да только плохо получается. Как это видно? А по всему: и по взгляду, и по жесту, по всей манере поведения; особенно по речи. Прямо режет слух сплошное повелительное наклонение. Ясно: он теперь большой начальник, даже очень большой. Только разве это главный признак человеческой значимости? Впрочем, может, я чего-то недопонимаю или вижу не в том свете, в каком следует. Приедешь, увидишь сам и сделаешь выводы. Вдруг есть такие обстоятельства (о которых мы и ведать не ведаем), которые диктуют именно такой стиль жизни, поведения, руководства. Вполне это допускаю.

(Маша не знала и не могла знать, что, глядя на нее в эту ночь, Никита вспомнил разговор со Сталиным, ту часть его, в которой вождь упомянул об Иване и Сергее. «Неужели ему докладывают о каждом моем шаге, каждом вздохе? — Впервые в его сознании пока еще слабо забрезжил холодок неприязни. — Неужели нужно брать под контроль даже безграничную преданность? Это уж слишком, честное слово! Хотя, — попытался он тут же найти этой тотальной слежке за всем и всеми какое-то оправдание, — хотя человек сегодня думает и чувствует так, а завтра уже эдак. Хрен его знает, может, так вернее, надежнее, лучше для нашего же собственного блага. Мало ли перевертышей было и в мировой, и в нашей русской истории. И в давней, и в совсем недавней. Курбские, Мазепы, Троцкие… Скверно огульно подозревать, но еще хуже доверять бесконтрольно. Хуже, хуже! По себе, по своему опыту знаю — у революционной бдительности нет и не должно быть предела».)