Подари себе рай - Олег Бенюх

Симеиз. Я и Названия такого никогда не слышала. А зря! Многие москвичи, ленинградцы, сибиряки открыли для себя этот райский уголок уже давно и проводят здесь каждый отпуск. Соня, наша прошедшая сквозь муки ада сиротка, расцвела. Ты бы посмотрел, какие виражи и прочие фигуры высшего пилотажа выделывают вокруг нее два молодых летчика-лейтенанта из военного санатория. Предвижу вопрос — как я? Никак. Набрала с собой книг, читаю. И даже пишу, когда не спится. Худо-бедно, а половина диссертации уже готова.

Да, вчера приезжал с инспекцией Микоян, санаторий же ведомственный, принадлежит Наркомторгу. Суматоха, нервотрепка, у шеф-повара сердечный припадок. А Микоян — молодец. Торжественную встречу отменил, проверил разделочный цех на кухне, туалеты в подсобных помещениях и — выборочно — квартиры обслуживающего персонала. (Говорят, был у сторожа, подавальщицы, медсестры и главврача с директором.) Итог — директор и шеф-повар сняты, всем остальным — отменная взбучка. Нам-то, отдыхающим, все казалось идеальным: и питание, и оснащение палат, и культпросвет. Но мудрое око Анастаса Ивановича обнаружило большие или меньшие дефекты, недоделки, недоработки. А директор получил по шапке за элементарное воровство. Знаешь, от кого я обо всем этом узнала? Ни за что не отгадаешь. От Вити Арефьева, нашего соседа по Полянке. Помнишь? Молчун, скромный, тихий. Работал в Мосгорисполкоме. Послали на годичные курсы НКВД. И вот теперь — начальник охраны члена ПБ Микояна. По старой дружбе поведал он мне страшную историю. Будто ровно через год после убийства Мироныча было совершено покушение на Сталина: когда он ехал на дачу, его «паккард» обстреляли из придорожного леса. Спасло то, что автомобиль был бронированный и стекла тоже. Это уже не первая такая попытка. Витя рассказал шепотом под мое честное слово молчать. Так что я еще раз тебя прошу — письма мои прочитаешь и сразу жги. Еще он сказал, что тех, кто стрелял, изловили. Оказалось, они члены молодежной троцкистской организации. Инструкции, деньги, оружие — все получали из-за границы. Ячейки их раскрыты в Москве, Ленинграде, Ростове, Курске и в нескольких городах Сибири. Враг не дремлет. Но и чекисты не спят…

Первого сентября еще в Москве я была растрогана до слез. Приехала в семь часов вечера женщина — курьер из Наркомпроса. Привезла сверток и конверт. В свертке — плитка шоколада «Золотой ярлык» и груши, золотистые, сочные. В конверте открытка, на ней текст от руки: «Дорогой Алешенька! Поздравляю с началом нового учебного года. Учись, дружок. И будь счастлив. Надежда Константиновна».

В заключение — скверный анекдот. Ксюшка, жена нашего дворника, написала заявление в профком: «Кузьмич колотит меня как Сидор козу. К сему ён враг народный. Прошу меры». Разбирательство было шумным. Профком постановил: Кузьмичу впредь жену не бить, дабы не нарушать социалистическую законность. Ссылку Кузьмича на Библию: «Да убоится жена мужа своего» — оставить без внимания как религиозный предрассудок. «Дык она гуляить. Значится, ее следуваит бить, — упрямо возражал Кузьмич. — Всенепременно следуваит». И кто-то ведь надоумил Ксюшку написать донос на мужа, отца ее ребенка. Только с аргументацией слабовато получилось. Не попал наш Кузьмич в разряд врагов народа. Не дотянул.

Такие вот у нас новости.

Ноябрь

Наш сын заметно взрослеет. Вчера, готовя к стирке белье, я обнаружила в кармане его рубашки бумажку. Оказалось, записка от какой-то Ирины. «Ты, Алеша, реши что-нибудь. Мне пишешь «Давай дружить», а сам все время бегаешь с Танькой. Выбирай!!!» Ненавижу читать чужие письма, ну вот нечаянно получилось. Не рано ли — записочки в четвертом классе. Хотя, может, они сейчас созревают быстрее, чем мы. Еще года четыре назад Алеша говорил: «Мамочка, когда я вырасту, обязательно на тебе женюсь». Тогда мы с тобой смеялись от души. Теперь я ему как-то напомнила его слова, смеялся уже он.

Наш сын не драчун, но от честной драки не увиливает. Из разговора с классным руководителем я с тайным удовольствием узнала, что он является вторым силачом в четвертых классах. Правда, не поняла, с осуждением это было сказано или с одобрением. По пустякам наш парень в ход кулаки не пускает, но и в обиду себя не дает. Причиной последней драки явилось прозвище Американец, которое ему хотели приклеить пацаны из соседнего двора. И не без причины: носит он брюки-гольф, гоняет на роскошном велосипеде (все это прислал ты, все это американское, все это у нас в диковинку). Драка, видно, была жестокая — Алешка пришел домой с расквашенным носом, рассеченной губой, шишкой на лбу, но вид был победный. Сказал: «Мам, упал с пожарной лестницы». А девчонки — Валька и Клара — прибежали ко мне раньше, чем он пришел. Глаза навыкате, щеки и уши горят. Затараторили обе вместе: «Ой, теть Маш, Алешка с тремя мальчишками стыкнулся. Они ему: «Американец! Американец!» А он им: «Никакой я не американец! Я русский! Русский». И ррраз, ррраз! И еще, еще! Они ему, а он им, им! И они сбежали — трое от одного! А Алешка им вдогонку: «Еще скажите, что я немец, Гитлер. За это насмерть убью!»

На днях смотрели мы с ним в «Ударнике» Чапаева (в третий раз). Каждый раз он чуть не плачет: «Почему я раньше не родился? Вам, взрослым, выпало такое интересное время — революция, Гражданская война!» Я его успокаиваю — каждому поколению достается своя толика героизма и подвигов. «Да, — отвечает, — тебе хорошо так говорить, ты успела в партизанах повоевать, и с Колчаком, и с белочехами, а нам одни стройки остались». — «Труд тоже может быть героическим!» — твержу я, но убедить его мне явно не удалось. Расстроился, насупился.

Седьмое ноября. Красная площадь, Москва. Нина достала нам гостевой билет. Я думаю, Алешка не спал всю ночь накануне. В пять утра он уже был одет и поминутно смотрел на часы. На трибунах праздничное возбуждение. Все республики, все города и веси, все страны, все расы, все цвета кожи. Много детей. Иностранные послы, военные атташе — на отдельной трибуне. У них свой интерес, свои задачи. Записывают что-то в блокноты, щелкают фотоаппаратами. И вот словно огромной силы электрический разряд проходит через толпу. И я, и Алеша, и все вокруг поворачиваемся к Мавзолею и машем руками и платками, кричим что-то радостное: с его правого крыла нам приветственно улыбается Сталин. Алешка замер от счастья. Это ощущение счастья длилось у него весь парад, всю демонстрацию, весь день. Глядя на него, я поняла — к счастью нельзя привыкнуть и от счастья нельзя устать. Его не может быть слишком много.

О чем не написала Маша Ивану

В промозглый осенний вечер раздался долгий дверной звонок. «Кто там?» — громко, строго спросила Соня. Спросила так, как учила хозяйка. И впрямь — мало ли мазуриков шляется по Москве.

«Краснофлотец Тарас Несмиятенко», — прогудел за дверью веселый бас. «Батьки мiи рiднии! — вскричала Соня, побежала в гостиную, где сидела за книгами и тетрадями Маша. — Це ж мiи двоюрiдний брат!» Вернулась в коридор, с тревогою в голосе спросила: «Навiщо прiихав?» — «Вiдпустка!»

— Отпуск! Отпуск! — радостно возвестила она и наконец отворила дверь. Вошел завидно скроенный молодец, пригнулся, чтобы не удариться о притолоку лбом, осторожно поставил на пол самодельный фанерный чемоданчик. Смахнул ладонью капли дождя с забронзовелого от ветров лица, снял бескозырку с надписью «Балтфлот» на ленте. «Здоровеньки булы, сестренка!» — «Добранiч, братику!» Соня повисла на шее Тараса, уткнулась лицом в его бушлат, мешая слезы радости с каплями дождя.

— Вот ты какой! — Маша разглядывала глаза («Да, верно, синие, как море»), усы («Золотистые, как спелая пшеница»), подбородок («Надо же, и вправду с двумя ямками»).

— Да вот такой. — Тарас мягко высвободился из объятий Сони.

— Сестра много о вас рассказывала, — объяснила Маша свое восклицание.

Пока Соня разделывала селедку, разогревала щи и жаркое, Маша расспрашивала о флотском житье-бытье. Тарас стеснялся молодой, красивой женщины («Какие прическа, платье, лицо — словно сошла вдруг с обложки столичного журнала как артистка!»), которую видел впервые, аромат ее духов был сладкий, дурманящий. Тарас искренне полагал, что кроме «Красной Москвы» и «Тройного» ничего другого не существует. И взгляд — внимательный, заинтересованный — непонятно тревожил. Всякий раз, когда он подымал на нее глаза, то внутренне вздрагивал, задерживал на секунду-другую дыхание. В их гарнизоне недалеко от Ленинграда конечно же были женщины: жены, дочери, сестры командного состава, — и с некоторыми из них он иногда общался, особенно в художественной самодеятельности, но таких обворожительных красавиц видел только в кино. И на все ее вопросы отвечал: «Гарно». «Как служится?» — «Гарно». — «Как относятся к вам командиры?» — «Гарно». — «Как отдыхают краснофлотцы вечерами?» — «Гарно». И лишь когда Маша спросила о качестве питания, прошедший через весь ужас украинского голода Тарас, широко улыбнувшись, весело пробасил: «Дюже гарно!»