Подари себе рай - Олег Бенюх

Март

По твоему настойчивому совету поступила в заочную аспирантуру. Ясное дело, это для тебя не новость. И то, что я за год сдала кандидатский минимум — тоже. Новость вот что — мой научный руководитель профессор Войтович (ты его должен помнить, он был у нас однажды в гостях) дал мне на выбор несколько тем, и я остановилась на такой: «Нэп в переходный период пятиукладной экономики». С третьего захода утвердил он мой план, и я приступила к работе. А десять дней назад ко мне прибежала его жена Раиса Соломоновна. В ту ночь профессора Войтовича, завкафедрой экономики Плехановского института, ученого с европейским именем, арестовали. Оказывается, до двадцать первого года он был меньшевиком, а главное — имел личные отношения с Троцким. Я пыталась связаться с Никитой. Дома никто не отвечал — видимо, они на даче, а дачного телефона я не знаю. В МК ответ один — товарищ Хрущев занят. Наконец вчера прорвалась. Он меня выслушал, помолчал. Потом говорит: «Знаю. Прокурор согласовывал со мной санкцию на арест. Войтович признался, он — английский шпион. И к тому же нераскаявшийся троцкист». И знаешь, говорил он все это чужим голосом — холодным и прокурорским. Закончил он тем, что заявил: «Скверного научного руководителя вы себе выбрали. Мы подберем для вас достойную замену. И советую больше в это дело не соваться». Так и сказал — «не соваться». Как будто для меня самое главное диссертация. А человек? Войтович такой же английский шпион, как я королева Великобритании. Рассеянный, полуслепой, дряхлый старик, ходит с палочкой, скверно слышит. Из дома в институт и из института домой его возит один и тот же таксист. Да, забыла — еще Хрущев сказал, что раскрыты многочисленные связи и контакты Войтовича. Спросил бы он у этого таксиста. Тот уж точно рассказал бы о многочисленных связях и контактах восьмидесятилетнего агента международного империализма.

Письмо пересылаю со знакомым дипкурьером. Прочтешь — уничтожь.

Май

Приехала к нам из твоего села девушка, очень милая, скромная, зовут Соней. Приехала с письмом от твоего брата Федора. Это дочь его соседа Гната. Сам Гнат и вся его семья умерли с голода. Соня чудом уцелела, а деваться ей некуда. Я взяла ее к нам домработницей. Каких только ужасов она не порассказала о голоде на Украине. Приведу лишь некоторые случаи. Украшьску мову не разумею, сам знаешь, потому даю русский пересказ:

«Ох, тетечка Мария, целое море горя людского затопило наши хаты и пашни, наши сердца и души. И куда ни глянешь, всюду смерть стоит со своей косою наготове. Нигде не брешет собака, не мяучит кот — всех поели, а которые живые остались, те, спасаясь, сбежали, одни вороны, злющие, голодные, летают над селом, ждут падаль и человечину. А Сильченки, чья хата у выселок, съели Степку, ихнего батрака. И дед Сильченко, и его старший сын Гаврила лишились ума и друг дружку вилами закололи. Так милиционеры этих мертвяков, и бабу Ганну, и тетку Василису, и всех детей на одной подводе в район увезли. А в соседнем селе Бодрицы голова Драченко согнал всех: и старых, и малых, и свою жинку с детками — в большой панский хлев, все двери запер и поджег. Мальчишка, который сбежал, слышал, как он сказал: «Чем так мучаться, лучше всем миром на тот свет». Пришел в управу и повесился. В Родимцах сход решил всем сняться и уходить в город. Полтавский голова приехал, стал их отговаривать. Его провели по селу, показали дома, где вымерли целые семьи и хоронить некому. Он все равно талдычит свое, селяне ни в какую: «Не хотим добровольно идти на погост, уйдем в город». Тогда пришли солдаты и всех постреляли. Не отправляй меня, тетечка, назад на верную погибель, я все что хочешь для тебя буду делать — стирать, готовить, штопать, за дитем ходить. Хочешь, ножки тебе буду мыть и спинку чесать. Рабой на всю жизнь буду верной. Только не прогоняй меня, сиротинку. Христом Богом молю!»

Июль

Мой сын и мой муж — удивительно любознательные мужчины. Любят задавать на первый взгляд простые, на самом же деле невероятно трудные вопросы. Вчера Алеша перед сном вдруг спрашивает: «Мам, ты папу любишь?» Отвечаю: «Да, конечно». — «Тогда почему мы к нему не едем?» Говорю, что меня держат новая, важная работа в Наркомторге, аспирантура. Он делает вид, что засыпает. И я понимаю, что он сомневается в правдивости моего ответа. Не не верит, а сомневается. Алеша взрослеет не по дням, а по часам, и это и радует, и пугает. Ты тоже задаешь вопрос — почему я все откладываю и откладываю наш приезд в Нью-Йорк. Но тебе я не могу ответить так, как отвечаю Алеше. Да, раньше я, не задумываясь, прилетела бы к тебе на крыльях. Бросила бы все к чертовой бабушке и прилетела. В конце концов, что важнее — работа, учеба или семья, счастье. Но в том-то и дело, что я не уверена в нашем счастье. Теперь не уверена. Что-то во мне сломалось. И дело не в Ляле, не в Алине. Да, простить измену я не могу, это выше моего понимания добра и зла. Примириться? Пожалуй, я пошла бы на это ради сына, ведь самый лучший отчим никогда не заменит родного отца (конечно, если отец — не исчадие ада). Но жить вместе с постоянным ощущением в душе, что нас разделяет измена? Ты говоришь — случилось бездумное, нелепое недоразумение. Хорошо, тогда ты ответь мне на вопрос: почему всегда, во все века человек клеймил измену как одно из самых тяжких преступлений? Измену Учителю, измену клятве, измену долгу. Тот, кто совершал такое, прогонялся прочь, проклинался, вовсе лишался жизни. Относится ли это и к любви? По-моему, да. Верность в любви воспевается поэтами всех народов как высший духовный подвиг. Так почему же не мечтать о нем, не жаждать такого подвига от любимого, от любимой? Почему подвиг? Потому что преодолеть искушения, простые или изощренные, откровенно низменные или умело наряженные в тогу возвышенности, хочет и может далеко не каждый. Ведь проще, куда как проще поддаться змию и сорвать яблоко. Другое. Третье… Десятое. Лиха беда начало…

Теперь о разговоре с куратором вашего посольства в ЦК партии. Звонок. Снимаю трубку.

— С вами говорит Андрей Корнеевич Мельчевский. Как здоровье, сын, работа, диссертация?

Все корректно, интеллигентно, вроде бы доброжелательно. А на поверку получается, что я бездушная эгоистка, обуяна карьеристскими устремлениями, изверг и по отношению к мужу («Один мается и на работе, и по дому, страна чужая, представительские функции у директора школы широки и многообразны, не счесть поездок по штатам с лекциями об СССР — и все один да один, самый родной человек, с которым можно душу отвести, за тридевять земель!»), и по отношению к сыну («Мальчишки в его годы, начитавшись Жюля Верна, бредят путешествиями по миру; кроме того, изучил бы язык так, как мало кто знает в нашей стране; я уж не говорю об общем развитии, это так важно для будущего»). Я, конечно, не спросила его, куда подевались все те, кто завершил срок командировки в Вашингтоне и Нью-Йорке и вернулся домой. Кому ни позвоню, ответ один: «Арестовали». Ну все до единого, о ком ты упоминал в письмах и кто мог бы пусть не передать письмишко (известное дело — таможенники отбирают), а хотя бы рассказать о твоем житье-бытье в этой хваленой нью-йоркщине. Выходит, все, кто их оформлял, проверял, давал характеристики — близорукие ротозеи? Или враги, или, самое малое, скрытые пособники врага? Вся их низовая парторганизация, райком, заверявший документы, органы, кадровики Наркоминдела? Что-то здесь не так, что-то не вяжется, не складывается. Иногда сижу ночью над диссертацией, прервусь, задумаюсь. И все больше крепну в мысли, что если мы с Алешей не поедем туда к тебе, то это спасет всю нашу семью. В этой мысли нет логики, есть другое — она подсказывается интуицией, предчувствием. Провидением, называй как хочешь…

Я писала тебе в прошлом письме о Дон-Кихоте. А прошлой ночью арестовали и Санчо Пансу. Тот оказался германским шпионом. Этот, скорее всего, будет японским. Его квартира, если ты помнишь, находится в доме недалеко от токийского посольства.

Сентябрь

Если есть на свете волшебная сказка-явь, то такая сказка — Крым. Солнце, море, фрукты, улыбки, смех. Мне дали профсоюзную путевку (почти даром) в шикарный санаторий, для Алешки и Сони на месте (тоже очень дешево) я приобрела курсовки, которые включают питание и процедуры. Комнату для них сняли в доме милейшей татарской семьи: Халида работает в нашем же санатории сестрой-хозяйкой, ее муж Халиф — шофером. Здесь крыша над головой если и нужна, то только ночью. Все остальное время — пляж и море. Алешку из него не вытащить в выходные. В обычные дни ходит в здешнюю школу, делает уроки. Я и поехала-то именно в сентябре из-за него: врачи обнаружили пятнышко в легких и порекомендовали увезти в Крым хотя бы на месяц в бархатный сезон. Через двенадцать дней его проверили наши санаторные врачи. Пятнышка как не бывало.

Симеиз. Я и Названия такого никогда не слышала. А зря! Многие москвичи, ленинградцы, сибиряки открыли для себя этот райский уголок уже давно и проводят здесь каждый отпуск. Соня, наша прошедшая сквозь муки ада сиротка, расцвела. Ты бы посмотрел, какие виражи и прочие фигуры высшего пилотажа выделывают вокруг нее два молодых летчика-лейтенанта из военного санатория. Предвижу вопрос — как я? Никак. Набрала с собой книг, читаю. И даже пишу, когда не спится. Худо-бедно, а половина диссертации уже готова.