Антология современной азербайджанской литературы. Проза - Исмаил Шихлы

Служивший в советское время милиционером заика Сафар, разгонявший прежде сельскую публику, собиравшуюся на петушиные бои, не позволяя заключать на деньги пари, уводивший зрителей в милицейское отделение (впрочем, освобождая их после короткой профилактической беседы) и превратившийся после развала Советского Союза в полицейского, стал в одночасье ярым болельщиком петушиных боев, приняв позу умудренного жизнью человека, тоже подхватывал:

— Б… бра… тан говорит правду! Ты уж цени К… К… Кащея!..

Всякий раз, когда Кащей, бросившись вперед, наносил сопернику очередной разящий удар, окружавшие площадку сельчане кричали:

— Молодец!..

— Ей-богу, это не петух, а Тайсон, Тайсон!..

— Провалиться мне на этом месте, он вылупился не из куриного, а орлиного яйца!

Заведующий эпидемиологической станцией на селе Музаффар, три раза подряд выдвигавший свою кандидатуру в депутаты Азербайджанского национального меджлиса, он, так и не избранный, но до сих пор не павший духом, в 1971 году занял четвертое место на чемпионате СССР по тяжелой атлетике. Не сдержавшись, и он подхватывал:

— Спасибо, Зарбала!.. Слава тебе! — словно на арене бился не Кащей, а сам Зарбала.

Разумеется, эти восклицания приносили Зарбале удовлетворение и почет, но и без того в его сердце была большая, величиной в Кащея гордость, мало того, что он ценил Кащея, этот петух, после сына Гюльбалы, для него был самым дорогим, самым любимым, самым достойным существом на свете.

Четырехлетний Гюльбала был единственным и, понятно, последним ребенком, родившимся после семилетнего брака Зарбалы и Амины. В лице Кащея судьба улыбнулась и Гюльбале, в том смысле, что его родители — Зарбала и Амина — теперь не испытывали трудности с приобретением для сына высококачественных импортных продуктов.

Держащие пари на петушиных боях болельщики доверяли деньги дяде Ибаду, поначалу выполнявшему обязанности кассира. Тот из них, кто выигрывал, довольный, совал деньги в карман, проигравшие же, глядя на Кащея, говорили:

— Все — честь по чести!

Когда бился Кащей, призовые у победителей были небольшие. Как правило, болельщики ставили на Кащея, но при всем при том Зарбала зарабатывал столько, что в те времена, когда он, обходя дом за домом, предлагал различные препараты против муравьев, мух, комаров, крыс, такое ему не могло даже присниться, и, отлично сознавая, кому он обязан этими деньгами, отправлялся на базар, приобретал для Кащея отборную пшеницу, ячмень, крупу, а порой, когда заработок был особенно весом, даже полкило кишмиша, и только после совершал покупки по дому. Денег, что приносил Кащей, хватало до конца недели, до следующей субботы. Еще же одна победа Кащея в очередную неделю обеспечивала последующие расходы. Именно с Кащеем семья Зарбалы наконец-то стала жить по-человечески.

После каждого боя гребень и клюв Кащея часто бывали в крови, и Зарбала, держа его под мышкой, прижигая йодом раны петуха, с откровенной гордостью приговаривал:

— Паря, да за всю жизнь меня никто так аккуратно не прижигал йодом.

А Кащей своим благодарным клекотом словно подтверждал сказанное хозяином. До сих пор он ни разу не терпел неудачу, и не только Зарбала, но и все любители петушиного боя в этой части Апшерона были на все сто процентов убеждены, что Кащей никогда не будет побежден.

В боях участвовали и другие породистые бойцовские петухи, их яйца привозили из Турции, Грузии, Ирана, с Украины, клали под куриц-наседок, и, как только вылупливались цыплята, растили их по специальной методике. Но на селе, видимо, считая Фиделя Кастро одним из самых сильных людей планеты, поговаривали, что яйцо, из которого вылупился Кащей, было привезено аж с самой Кубы.

И когда Зарбалу спрашивали, верно ли, что Кащей родом с Кубы, Зарбала недоуменно глядел на задавшего вопрос и, протягивая обе руки, указывал на Кащея:

— Эй, кореш, разве сам не видишь?

То есть то, что Кащей прибыл с Кубы, ясно как солнечный день. Казалось, даже сам Зарбала тоже начинал искренне верить, что Кащей по происхождению с Кубы.

Кащей же, ясное дело, не имел никакого отношения к Кубе. Однажды Амина — жена Зарбалы — как-то сказала ему:

— Наша курица клохчет, пойди на базар, купи пяток яиц, подложим под нее.

И он купил на базаре пять штук свежих яиц, Амина подложила их под наседку, которая сама не несла яиц, и именно из одного из них пожаловал на божий свет Кащей.

Но об этой истории появления на свет Кащея никто, кроме Зарбалы и Амины, разумеется, не знал. И, наверное, никогда не узнает, ибо насколько всей душой Зарбала был привязан к Кащею, так и Амина была столь же благодарна Кащею. И не только потому, что Кащей приносил в дом существенные средства (это само собой, и если говорить словами Нисы — тетки Амины по матери, жены дяди Ибада, «Да хранит Аллах жизнь Кащея!») — оттого, и это было для Амины самым главным: как только явился Кащей, произошло непостижимое ничьим разумом событие — внезапно, в одночасье Зарбала бросил пить.

До появления Кащея иногда бывали вечера, когда не было смертей и потерь, а следовательно, и поминок, и в их селе, да и в соседних селах не устраивались поминальные церемонии, на которых должен был присутствовать священнослужитель. Тогда мулла Зейдулла брал из составленной за долгие годы личной библиотеки какую-нибудь книгу, еще раз перелистывал, перечитывал газели классических поэтов Востока, комментарии к ним, или же мудрые высказывания, изречения просветителей прошлого, затем, спустившись, прохаживался по двору. В его сердце рождалось желание поделиться с кем-нибудь своим отношением к этой гениальной поэзии, к этим мудрым фразам и комментариям к ним, затем садился на лавочку у входа в дом, пил в одиночестве чай, и, как всегда, перебирая четки, пробурчал про себя:

— У всех соседи как соседи, можно вместе попить чаю, вести беседы, а мой сосед, пожалуйте, — пьяница.

И на самом деле, до Кащея Зарбала именовался «пьянчугой Зарбалой», и Амина от смущения и стыда из-за непутевого мужа не только редко ходила в магазин, даже купалась, согревая воду в доме, так как когда она решалась отправиться в сельскую баню, местные кумушки, глядя на ее прекрасное тело, сожалеюще бросали: «Эй, милая, разве не знаешь, не задалось с начала — не сложится никогда, отчего не прихватишь ребенка и не вернешься в отцовский дом? Разве этот пьянчуга ровня тебе?..». И мать Амины, нечасто захаживая к дочери, не умея сдержать себя, качала головой: «Люди, выдав дочь замуж, обретают зятя. Мы же, выдав дочь, обрели только одну маету!»

В те времена Амина и без того была в обиде на жизнь, и у нее не было никакого желания объяснять что-то не только болтавшим бог знает, что сельским кумушкам, но даже родной матери. Во-первых, потому что Зарбала — отец ее единственного сына, света ее очей. Во-вторых, откуда им знать, что за человек Зарбала, какое сокровенное у него сердце, и разве видели вы, как посреди ночи, осторожно поднявшись с постели, он проходит на кухню и, не будучи накануне выпившим, плачет в одиночестве? А Амина видела, причем не раз и не два, а бог знает, сколько раз. Правда, Зарбала об этом не знал, не ведал того, что, когда, проснувшись среди ночи, стараясь не шуметь, он проходит на кухню и там, сидя на деревянной табуретке, покуривая сигарету, плачет, Амина тоже просыпается, прислонившись в темноте к косяку кухонной двери, незаметно глядит на него, и в такие минуты горечь душит и ее.

Горечь комом подступала к горлу, прямо душила Амину, и когда она, выкупав Гюльбалу, переодевала его в чистое выглаженное белье, и когда вдруг до нее доносился запах треклятых дезинфицирующих средств в мешке на веранде, и Амина сама не могла понять, отчего ей хочется разрыдаться, отчего горечь подступает к горлу, душит ее.

И однажды, в один из прекрасных дней, когда этот бойкий цыпленок, родословная которого была неизвестна, подрос, превратился в Кащея, тогда же произошло нежданное событие — Зарбала расстался с пагубной страстью к водке, что, камнем повиснув на шее, затягивала его на самое дно жизни, выбросил к чертям тот презренный мешок с дезинфицирующими средствами и стал хозяином Кащея — петуха, известного во всех ближних селах этой части Апшерона.

До Кащея, в летние месяцы, раз или два в неделю, все зависело от спроса, рано утром он садился в электричку, приезжал, закупал в оптовых магазинах Баку различные препараты, уничтожающие комаров, мух, муравьев, крыс, а также лекарственные средства против болезней деревьев, кустарников, цветов, собрав их в тот самый ненавистный мешок, возвращался назад, сначала зайдя в кафе мясника Мирзааги, выпивал 150 грамм водки — свою дневную норму, и только после этого в поисках клиентов обходил садовые участки, подступающие к селу, а также недавно возведенные бакинскими богатеями виллы; все, что происходило позже, помнилось ему смутно, так как, посетив вторично кафе Мирзааги, он выпивал еще 150 грамм.