Если б мы не любили так нежно - Овидий Горчаков

Но на земском соборе 1618 года, когда Москва опасалась нападения со стороны ляхов, бояре, конечно же, вспомнили Шеина, хотя терпели его потому только, что Филарет Никитич из плена призывал их положиться на испытанного твердостоятеля Шеина, да и сами они знали о его службах государству. Однако верховная власть была отдана не Шеину, а князю Мстиславскому, слабому воеводе, за кем всем виден был Шереметев.

В июне 1618 года Владислав напрасно старался склонить на свою сторону князя Пожарского. Пожарский и не думал поддаваться. Польские воеводы требовали наступления на Москву, но король хотел, чтобы Москва сама передалась королевичу, и не торопился раскошеливаться.

Обойдя Можайск, в котором укрепился Шеин и который королевич Владислав никак не мог взять, не имея осадных орудий, поляки штурмовали Борисово Городище и раз, и два, но были отбиты с чувствительными потерями. По просьбе Шеина Москва указала Черкасскому и Пожарскому помочь ему в Можайске. Ляхи тогда уже «чинили Можайску тесноту великую». На Москве — тут и Алексей Никитич Трубецкой постарался — решили отозвать Шеина и Черкасского в столицу, оставив в Можайске осадного воеводу Феодора Волынского.

Девятого сентября Шереметев именем Царя созвал собор, и Царь, волнуясь и утирая нос, зачитал написанную «серым преосвященством» речь:

— Мы, прося у Бога милости, за православную веру против недруга нашего Владислава обещаемся стоять, на Москве в осаде сидеть, с королевичем и с польскими и литовскими людьми биться, сколько милосердный Бог помочи подаст, а вы бы, митрополиты, бояре и всяких чинов люди, за православную веру, за меня, Государя, и за себя со мной, Государем, в осаде сидели, а на королевичеву и ни на какую прелесть не покушались.

Шереметев велел рейтарам, вернувшимся в Москву, глядеть, чтобы насмерть перепугавшаяся царица, великая Царица инокиня Марфа Ивановна не увезла не менее напуганного Царя из Москвы в свою Кострому. Мало было Владислава, так всколыхнула столицу весть, что на помощь королевичу идет с 20000 казаками верный ему малороссийский гетман Петр Конашевич-Сагайдачный, глава войска Запорожского! О запорожских казаках шла такая слава, что у москвичей волосы на голове вставали дыбом.

Князь Трубецкой и князь Белосельский вышли с войском к Донскому монастырю, чтобы «помешать» королевичу, дошедшему до Тушина, соединиться с гетманом Сагайдачным. Но, как скорбно писал русский летописец, «на московских людей напал ужас великий, и они без бою пропустили гетмана мимо Москвы в таборы к Владиславу». Казаки валом валили в Тушино. Ужас, этот пожар, зажженный Трубецким, перекинулся и в столицу. Марфа Ивановна, обнимая сына, ждала неминучей погибели. Царь не сводил остановившихся глаз с косматой огненной кометы, стоявшей прямо над Кремлем.

Шереметев, с трудом сохраняя присутствие духа среди всеобщего перепугу, затеял под Москвой переговоры с королевичем, чтобы выиграть время: авось придут скоро на помощь русским их испытанные союзники — воеводы Голод и Холод!

Знал об этих союзниках Владислав. В ночь на первое октября пошло войско Польши, Литвы и казаков на штурм.

Прапорщик Лермонт был ранен свинцовой пулькой из пистоли в грудь и чудом вытащен из пекла.

Лермонта вынесли из боя двое рейтаров на «королевской подушке», как шотландцы называют две пары сплетенных рук. Надо признать, что шотландские воины всегда славились безотказной выручкой в бою, а воюя в далеких чужих странах, они становились побратимами, всегда готовыми рискнуть головой друг ради друга, следуя девизу: один за всех и все за одного.

Положив прапорщика поперек коня, стремянный доставил его в ближайший храм — церковь Николы Богоявленного, что у колымажного двора, где стояли царские возки, сани и кареты. В храме было полным-полно раненых. Лекарь вырезал свинцовую пулю, обмыл ему рану, наложил повязку с освежительными примочками. Расплющенную пульку он передал прапорщику на память.

Пулька пробила ему грудь «над правой сиськой» в трех пальцах от талисмана. Не спас талисман от пули, но ведь не убил его этот свинец.

Лежа в церкви Николы Явленного, вспоминая последний свой бой за Арбатскими воротами, вспомнил Лермонт и то, что в бою этом впервые обожгла его сердце настоящая ненависть к врагу, к тем, кто стремился не только убить его, чтобы прорваться в Москву, но сжечь и разграбить его и Наташин дом, а Наташа уже затяжелела… Эта ненависть и это сознание придали ему небывалую силу, и вражья кровь уже не стала ему противна, когда он защищал порог своего собственного дома, свою семью. И с того дня начала непрерывно расти сила притяжения этого дома и этой семьи.

Приступ к Москве плохо кончился для королевича Владислава. Собрав свои расстроенные полки, он отступал к Троице-Сергиеву монастырю. Вдогон за ним потекли русские войска под предводительством князя Федора Шереметева, но князь не решился напасть на все еще сильного Владислава.

На пятый год царствования Михаила Федоровича казна государства снова опустела. Нечем было платить жалованье рейтарам. В светлицах, валяясь на нарах, рейтары брюзжали и бражничали в долг. Царь и Собор слали повсюду грозные грамоты — приказывали немилосердно драть подати, спускать семь шкур с крестьян, просили займа для казны и «всего, что только можно дать вещами». Владетельные князья-бояре вроде Трубецкого могли бы каждый целый полк, два полка выставить на свои деньги из своих крепостных, но деньги и холопов явно ценили они больше любезного отечества. С 1616 года Собор обложил всех купцов пятой деньгой — купцы роптали. Немного находилось среди них Мининых, готовых по первому зову пожертвовать всем своим состоянием ради родины.

И все-таки Лермонт верил, что не зря пролили свою кровь: ведь в самую первую очередь он защищал у Арбатских ворот свой дом, Наташу, будущую семью от нашествия врага…

Первый шквадрон Московского рейтарского полка оборонял главное направление — западные подступы к Кремлю и вел тяжкий бой, отражая бешеный приступ ляхов и гетманцев. Рейтары отхлынули к земляному валу, встали грудью на защиту Арбатских ворот. Джорджа перевезли в церковь святого Антипа. Кремль был уже почти за спиной. И Джордж Лермонт вдруг вскочил, превозмогая несусветную боль, схватил свой клеймор и кинулся в гущу боя и начал направо и налево крошить ляхов своим клеймором. В кровавой сече в Боровичских врат Кремля ляхи убили под ним двух коней. Из Кремля примчался вестовой:

— Приказ полковника: поджигайте посад! Отходите в Кремль!..

Лермонт поглядел на него воспаленными от ярости, усталости и порохового дыма глазами.

— Не могу. Не имею права. Москву могут жечь только русские…

С безумной храбростью снова наседали ляхи. Им задавал пример главный капитан шотландской гвардии польского короля.

Кавалер Мальтийского ордена Адам Новодворский (кстати, поклонник Михаилы Шеина, встречавшийся и беседовавший с ним и в Смоленске, и в Варшаве) отличился вместе со шкотами Петера Лермонта: подвел при свете факела петарду к Арбатским воротам.

Джордж Лермонт, увидев это из шанцев, схватил мушкет, прицелился, выстрелил, и кавалер Новодворский уронил фитиль и схватился за предплечье. Тут началась вылазка москвичей: ворота распахнулись, густо выплеснув рейтаров со стрельцами. Началась бешеная сеча во мраке, при свете факелов и зловещей кометы в зените.

Обороной Арбатских ворот ведали Шеин, окольничий Никита Васильевич Годунов, можайский воевода Данила Леонтьев, князь Иван Урусов[65] и дьяк Антонов, а шквадроном рейтаров командовал, заменив вышедшего из строя Дугласа, Джордж Лермонт. Бой за Арбатские ворота продолжался до самого утра.[66] Джордж Лермонт не увидел солнца. Он упал в глубокий обморок от потери крови.

Отчаянные схватки гремели у всех ворот Москвы.

Месяца два залечивал Джордж дома свою рану. Эти два месяца Наташа была его ангелом-хранителем. Друзья по шквадрону, по полку нередко навещали его. Раз приезжал даже фон дер Ропп. Он был навеселе и расхвастался победами полка в последних баталиях, а потом приоткрыл для Лермонта, оторвавшегося от Кремля во время военных действий, завесу над тем, что там творилось.

— Царь потерял голову, — рассказывал полковник. — Между нами, он трус, каких мало. Я ни за что бы не взял его в свой полк рядовым рейтаром да даже в обоз. Он хотел бежать куда глаза глядят, но боялся высунуться из-под материнской рясы. Шереметев — самый сильный из бояр — хотел бросить все и умчаться с Царем и боярами в Кострому. Трубецкой как сквозь землю провалился. Всей обороной Москвы, хотя мало кто об этом знает, ведал Михайло Шеин. Я только от него и получал приказы. И Черкасский тоже, и все воеводы. Только благодаря ему и отразили поляков. Королевич Владислав, хоть и молод совсем, Царю ровесник, да не чета ему — искусен в воинской науке, смел, во всем подражает Густаву Адольфу, так что его отец, король Сигизмунд, сильно обижается, считая себя самого великим полководцем.