Если б мы не любили так нежно - Овидий Горчаков

На все это и намекал Шеин, мстя боярину-князю за то, что тот на пиру был больше обласкан Царем и ближе посажен к его августейшей особе. Хотя всем была ведома неукротимая ненависть Трубецкого к новым служилым родам и к служилым выходцам из чужих земель, к нему благоволили Царь и его батюшка Филарет, его отец, глава церкви, подлинный Государь Московии.

Задохнулся князь от ярости, опалился злобою не окольничего.

— Как ты смеешь, сучий ты хвост! — взревел он хрипло, бросаясь на Шеина. — Сам ты сума переметная!.. Это ты, шельма, ляхам Смоленск сдал! За это Царь Иван Васильевич казнил бы тебя на лобном месте!..

Могучий голос Трубецкого разносился чуть не по всему Кремлю:

— Ах ты, шельма треанафемская! Гнусник, негодивец шелудивый! Снимут тебе голову, Михаиле, снимут!.. Мои предки твоих батожьем лупцевали… А тебе и Царь не указ, коли он меня выше тебя посадил?.. Отцов твоих я не поместил бы с псами стад моих!

— Михаил — Царь, а ты его псарь!

— В землю вобью!.. — проревел Трубецкой.

С этими словами он вцепился в бороду Шеина. Тот огрел его кулаком по скуле. Бояре, предводительствуемые исполински могучим курским воеводой Петром Ромодановским, кое-как разняли сиятельных драчунов.

Шеин обдал Трубецкого взглядом, полным жгучего презрения, и, заглушая бешеный рык подгулявшего князя, спокойно проговорил:

— Как сказал некий лакедемонянин, «клянусь богами, не будь я взбешен, я бы тебя прикончил!».

Но Трубецкой не привык, чтобы последнее слово оставалось не за ним. И он надрывно прокричал Шеину:

— Век не забуду!.. Ужо я тебя!.. Почему ты не взорвался в Смоленском соборе? Почему тебе дали бежать из плена? Не потому ли, что ты такой же перевертыш!.. — И они снова кинулись друг на друга.

— Это я перевертыш?!. А не ты?!.

Хватали за грудки, рвали бороды.

— Разнимите этих псов! — раздался из дверей сердитый тонкий голос.

Этот голос знали все в Кремле — голос боярина Феодора Ивановича Шереметева. Хотя в Боярской думе первенствовал боярин князь Иван Феодорович Мстиславский, истинным правителем Московского государства при кротком Царе в отсутствие Филарета был Феодор Иванович Шереметев. Видимо, он не узнал со спины Шеина, а то бы и он остерегся задеть грозного воеводу.

Расходившийся Шеин оттолкнул Трубецкого, резко повернулся к Шереметеву и гневно бросил:

— Ты кого псом обозвал? Меня, Шеина?!. Шелудивый пес тот, кто изменил Царю Борису под Кромами! Пес тот, кто присягал Владиславу Жигимонтовичу яко Царю всея Руси на Девичьем поле, когда я в Смоленском кремле сидел! Пес тот, кто гетману Жолкевскому дуну лизал, кто за ляхов супротив ополчения Прокопия Ляпунова пошел! Пес тот, кто с ляхами в Кремле тут сидел, пока его Пожарский не вызволил!..

— Полно, полно тебе! — побелев, замахал на него руками Шереметев. — Ну, охолони, обознался я, не признал тебя, с кем не бывает… Да нетто мы не знаем твои многие службы отечеству!..

Шеин плюнул и пошел, отряхивая ручища от клочков бороды Трубецкого, с крыльца валкой медвежьей походкой, задевая дюжими плечами притихших бояр.

Из дверей вышел князь Мстиславский:

— Что тут за шум? Кто кричал?

— Да Шеин вон лаялся спьяну, — негромко объяснил ему Шереметев. — На князя Трубецкого наорал, на меня. Чушь всякую во хмелю нес…

— Зато на войне он нас всех стоит, — неожиданно рек Мстиславский. — Так намедни сказал мне патриарх наш и Государь святейший Филарет Никитич. И я должен с ним согласиться.

Позднее Лермонт убедился, что Трубецкой принадлежал к «боярской крамоле», которую подрубил, но не вырвал с корнем Иван Грозный, что он и близкие к нему князья и бояре и в 1612 году, при возведении на престол Тишайщего Михаила, уповали на молодость и недалекость нового Царя. Князь спал и во сне видел, как бы снова разбить Русь на уделы и поделить их между князьями.

Зная о мстительности, злонравии и коварстве его высококняжеского сиятельства, столь дерзкого на слово и на руку, Лермонт долго опасался князя и его поплечников, но дороги их как будто больше не перекрещивались, хотя под конец сошлись весьма близко, что возымело роковые последствия.

Они перекрестились, как перекрещиваются молнии, через два с лишним столетия, в жизни потомков Трубецких и Лермонтов.

В полку Лермонту сказали, что Трубецкой — один из самых влиятельных молодых еще князей-бояр, искусный царедворец, человек коварный и опасный, лютый зверюга. В Кремле знали, что Трубецкой не гнушался наглым подлогом выборов Царей. О таких в Библии, у Иова, сказано: «Сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов». Далее разузнал в Кремле Лермонт, что Алексей Никитич Трубецкой, или Трубчевский, вел свое начало от великого князя Гедимина Литовского, соперника московских князей, правившего не только Литвой, но и русскими княжествами вплоть до Смоленска, Чернигова и Киева и покушавшегося на Новгород и Псков. Другой его предок в том же столетии, Димитрий Ольгердович, володел Брянском, Черниговом и Трубчевском. Близкий родич его князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой до избрания на царство Михаила Романова был правителем Москвы и даже всего Московского государства. И гнев такого вельможи, стоявшего у самого трона, навлек на себя несчастный Лермонт!

Вся Москва знала, что князь Трубецкой любил давать излишний простор языку и рукам. Он вполне мог бы попытаться прибить Лермонта, как холопа, и тогда дело неминуемо кончилось бы смертоубийством одного (Трубецкого, конечно) и казнью другого (увы, бельского немчины).

При дворе старая знать во главе с князем Трубецким открыто ополчилась на новую, служилую, предводителем или, вернее, символом коей считали Шеина, хотя он и отмахивался от такой чести.

— Мы, Рюриковичи, — гудел в боярских теремах бас Трубецкого, труба его иерихонская, — знать первой руки, а Шеин и его свора — наглые новопришельцы, воры, но заслужившие княжеское титло, расхитившие имения боярского цвета Руси, погубленного Иваном Грозным. Последним Рюриковичем на престоле был Царь Феодор, но вернется наше времечко, сполна отомстим мы Шеину, взашей погоним всю его братию, по шеям их звонкими топориками пройдемся!..

— Не Рюрикович ты, — крикнул ему однажды Шеин, — а Гедимин литовский.

Уверяли, что никто не пролил столько крови, сколько пролили ее князья Алексей и Юрий Никитич Трубецкой, враль и лжерюрикович, причем не польской, свейской или татарской к вящей славе Господа, а русской кровушки. Болотниковым князь был бит, да не добит под Москвой в 1606 году, но после освобождения Москвы от поляков в 1612 году, стремясь выслужиться у нового Царя Михаила Романова, отличился он в борьбе с воровскими шайками под Москвой, а было в этих шайках множество прежних ополченцев, кои дрались с ляхами, когда Трубецкой якшался с панами, а затем, не получив никакой награды от нового Царя, не вернулись на родное пепелище, а ушли с оружием в леса. Вот этих-то бедолаг и громил Трубецкой, казня толпами пленных на Болотной площади в Москве. Зато и назвал его Шеин «палачом с Болотной». Даже равнодушные к запутанным русским делам иноземные рейтары и те, неся охрану во время этих казней египетских на Болотной, набрякшей от крови бесчисленных жертв, не могли не сочувствовать в душе ополченцам, обманутым и преданным теми самыми князьями-боярами, кого поставили они у власти. Это было хуже поголовного уничтожения римлянами мятежного Фиванского легиона.

— Не попадайся этому принцу на глаза! — советовал Лермонту его полковник Дуглас. — И прибегни к военной хитрости — отпусти усы!

Усы выросли темные, пышные и зело шли прапорщику. Трубецкой проходил мимо, не узнавая его.

Натура у Лермонта была достаточно тонкой, чтобы почувствовать себя благодарным окольничему Шеину. Вскоре после описанного случая он встретил его в Кремле, путая заученную фразу, выпалил сразу на двух языках:

— Сэр! Милорд! Спасибо! Я ваш вечный должник!.. — Шеин широко улыбнулся, потрепал его по плечу.

— Ладно, ладно! Полноте! Пустяки, право!.. Может, когда и отплатишь за мое заступление…

Это были вещие слова.

Лермонт пытался, пожав плечами, стряхнуть с себя глубокую тревогу. А ему какое дело! Нет, не здесь, в этом варварском Московском царстве, земля его отич и дедич!..

И вдруг полней блеснуло: а как же разноокий шкот русский Вилим, сын?..

В Москве и вообще на Руси развелось тогда много «шкотской земли немчин». И не только среди наемных солдат, но и купцов. У него появились знакомые купцы-шкоты в корчмах, шкоты-лавочники и разносчики на Красной площади. Шкоты-коробейники, или щепетильники, ходебщики, бродили по городам и весям государства Московского и Речи Посполитой, где всяческая галантерея, гребни, нитки, иглы, наперстки, белила и помада, бусы, и серьги, и кольца, полотенца и платки, ткани, изготовленные в Германии, Польше, Франции, Голландии и даже Венеции, именовалась «шкотскими товарами». Эти коробейники брали в уплату, кроме денег, меха, мед и всякий провиант. Они же едва ли не первыми стали продавать книги и бумагу вразнос и вразвоз. Еще их называли фенями. Лермонт с глубоким состраданием смотрел на этих своих соотечественников. Вот ведь до какой жизни довел Джеймс VI и I гордых шкотов! А ведь был он потомком стольких славных шотландских королей!..