Полночь! Нью-Йорк - Марк Миллер

в Центральном парке после покупки картины, не утаила и попытку проникновения в офис DB&S. Старик слушал с непроницаемым видом – не было никакой возможности догадаться, о чем он думает и слушает ли Лоррен. Несколько секунд Чарторыйский смотрел на дождь, потом его бледные глаза сверкнули и уставились на гостью.

– И почему вы думаете, что это имеет ко мне хоть какое-то отношение или может меня заинтересовать? – наконец спросил он.

– Моего отца, вашего друга, убили перед его галереей, где он выставлял ваши картины. Преступник, вооруженный ножом, напал на меня через несколько минут после того, как я купила самую знаменитую вашу картину. Это сделал человек, утверждающий, что он пришел из вашего прошлого. Оно-то нас и интересует. Никто из ныне живущих на этом свете людей не знает его лучше вас, Виктор, вы занимаете в нем центральное место. Вся история завязана на вас, нравится вам это или нет…

Пауза.

Старик медленно переводит взгляд налившихся кровью глаз с Лео на Лоррен, с Лоррен на Лео и начинает говорить:

– Я помню тебя… Молчаливую девчушку, которую Демарсан иногда брал с собой, чтобы сыграть для окружающих роль «хороший отец». Он никого не мог обмануть, все знали его безумный нрав, он интересовался только бабами и деньгами. Ты всегда и везде выглядела печальной… и трех слов не произносила за вечер. Я долго считал, что у тебя задержка в развитии или ты совсем дурочка. Я не любил детей, тем более тупых… Но ты вознамерилась сделать меня своим другом – неизвестно с какой стати. Стоило нам встретиться, и ты шла ко мне – как пес, ищущий хозяина. Кстати, собак я тоже терпеть не могу. Как и стариков. А еще меньше люблю молодых. Наш мир обернулся прибежищем идиотов и бездельников, обожающих поучать других, поверьте моему слову.

Старик поднялся, подошел к буфету, достал стакан, бутылку джина и здоровой левой рукой плеснул себе щедрую порцию.

– Хотите?

Лео и Лоррен отказались, он сделал глоток, икнул.

– Я и тогда отличался мерзким характером, но ты каким-то чудом приручила меня. Наверное, потому, что умела молчать. В отличие от остальных придурков. Не исключено, что я хотел досадить твоему мерзавцу-отцу за то, как он с тобой обращался.

Лоррен почувствовала дурноту. Она вдруг вспомнила, как Чарторыйский водил ее в зоопарк и в кино, как они ели мороженое… а отец был только рад, что кто-то заботится о его ребенке, пока сам он кувыркается с очередной девкой! Где были эти воспоминания? Скорее всего, мозг пятилетней девочки спрятал их после трагедии на чердак памяти.

– Летом весь бомонд – твой отец, любовницы твоего отца, твои няньки, друзья твоего отца, его секретарь – являлся ко мне в Монток, и начинался праздник! Ах, как же мы кутили! Купались, загорали, ели, курили траву, баловались ЛСД, играли в пляжный волейбол, занимались любовью, ссорились, задирали копов и соседей… Мы были молоды, красивы и богаты. А ты, маленькая грустная девочка, ругалась, как извозчик, над кувшинками Моне. Но я любил тебя. Мы с тобой приятельствовали…

Лоррен хотелось плакать.

– Так я тебя и звал – «маленькая грустная девочка». «Как дела, маленькая грустная девочка? Чем займемся сегодня?» А ты отвечала: «Пойдем в зоопарк, дядя?» Тогда я и написал «Дозорного». И другие лучшие мои картины, в том числе несколько твоих портретов. Не знаю, где они сегодня. Наверняка в коллекции какого-нибудь придурочного богатея с помойными вкусами…

Выцветшие глаза пьяницы стали влажными от слез; Лоррен тоже стоило невероятного труда сдержаться.

– Ты была моей единственной семьей… – вдруг признался он дрогнувшим голосом.

– Вам что-нибудь говорит имя Сьюзен Данбар? – спросила Лоррен, взяв себя в руки.

Глаза старого художника блеснули.

– Сьюзен?.. Конечно говорит. Она тоже была в этой компании. Очень красивая женщина…

Он помолчал, собираясь с мыслями.

– Ее представил остальным твой отец. Она ходила за ним по пятам, уж очень была влюблена. А он относился к ней как… к сексуальной рабыне, к игрушке, которой пользовался, когда появлялось желание. А в остальное время не обращал на нее внимания и даже открыто флиртовал с другими женщинами. Сьюзен все терпела и молчала, как будто не имела собственной личности. Твой отец совершенно ее подавлял. Почему ты о ней заговорила?

Кровь застучала в ушах Лоррен. Сьюзен Данбар все-таки была связана с ее отцом… И имела все основания ненавидеть его дочь.

– Как по-вашему, что еще из прошлого способно помочь нам опознать преследователя Лоррен? – спросил Лео, наклонившись к Чарторыйскому.

Тот поднял голову и недобро зыркнул мгновенно высохшими глазами.

– Нас вроде не знакомили, мистер Любопытный Нос, – буркнул он. – Кто ты такой, а? Ее дружок?

– Меня зовут Лео Ван Меегерен.

Густые брови старика взлетели.

– Ван Меегерен… как Рассел Ван Меегерен?

Лео вздрогнул:

– Это мой отец. Вы знакомы?

Чарторыйский молча смотрел на гостя. Он выглядел потрясенным. Его настроение изменилось внезапно и радикально, лицо омрачилось, напугав Лоррен, и он так резко встал, что пролил джин на штаны.

– У меня время сиесты, детки… Вам пора на выход.

– Подождите! – запротестовал Лео. – С чего вы вдруг вскинулись?

– С того, что разговор окончен и я хочу, чтобы вы немедленно убрались из моего дома!

Лео поднялся, подошел вплотную к Чарторыйскому:

– Откуда вы знаете моего отца? Он тоже писал картины… Вы поэтому познакомились?

– Я же сказал – выметайтесь!

– Отвечайте, черт бы вас побрал!

– А если не отвечу, то что? Ударишь старика? Пошли вон!

Он зашаркал к двери и так резко распахнул затянутую сеткой створку, что она ударилась о стену. Лео не сдвинулся с места.

– Идем… – Лоррен взяла его за руку.

– Нет, пока этот рамолик[146] не расскажет все, что знает о моем отце. – Глаза Лео потемнели. – Как вы познакомились, отвечайте!

– Лео…

– Спросите у него, – рыкнул старик, держа дверь открытой.

– Уходим! – приказала Лоррен.

Чарторыйский провожал их взглядом, когда они спускались по ступенькам. Дождь прекратился, но небо все еще хмурилось.

– Ваша мать была самой красивой женщиной из всех, кого я видел в этой жизни, Ван Меегерен! – выкрикнул старик в спину Лео. – Самой прекрасной в Нью-Йорке, так-то вот! Она могла бы стать актрисой, весь мир был бы у ее ног!

Он закрыл дверь. Лео обернулся, посмотрел на дом, не веря своим ушам, потом перевел взгляд на Лоррен:

– Моя мать – красивейшая женщина Нью-Йорка?

– В чем дело? – удивилась Лоррен.

– Это шутка, или он совсем разум потерял. Я видел фотографии матери в молодости: она никогда не была хороша собой. Милая, очаровательная, но не прима… Не