Полночь! Нью-Йорк - Марк Миллер

– Наверное, спутал ее с другой женщиной.

Воспоминания Чарторыйского доказывали одно: выпивка не повредила его память. Так что же он имел в виду, чтоб ему провалиться?!

37

Прекрасно снова жить…

Билли Холидей, «Autumn in New York»[147]

– Мое восхищение Чарторыйским сильно поуменьшилось, – объявила Лоррен. – Мерзкий тип.

– А мне он показался трогательным, – не согласился Лео. – Удивительно, что он так возился с тобой в детстве… Ты что-нибудь помнишь о том времени?

– Я все забыла, но когда он начал рассказывать… Странно, правда? Ладно, возвращаемся в Нью-Йорк?

– Едем к моим родителям. Хочу прояснить эту историю до конца. Узнать, когда и как познакомились Чарторыйский и мать с отцом, почему они никогда мне об этом не рассказывали.

– Ничего себе крюк!

– Зато выспимся как люди.

– Попросишь разные спальни?

Она сразу пожалела о вылетевшей фразе, хотя Лео ее проигнорировал. Лоррен смотрела на его профиль и угадывала волнение, несмотря на отсутствие реакции. По радио Элтон Джон пел «Don’t Go Breaking My Heart»[148].

Они ехали по дороге, идущей вдоль шоссе 25А и Нижнего Бейкер-пруда. Выкатившееся из-за туч солнце подсвечивало водную гладь.

– Останови машину, – вдруг попросила она.

– Зачем?

– Остановись!

Он затормозил на обочине пустой дороги, включил аварийку, повернулся к Лоррен, оставив ладони на руле, и спросил:

– В чем дело?

– Хочу, чтобы ты поцеловал меня, сейчас же, немедленно.

Лео моргнул, светлые глаза заблестели ярче, но он колебался, потом снова закрылся:

– Лоррен…

– Проклятье, Лео, почему нам так трудно вести себя по-взрослому, как двум людям, которые хотят друг друга: я чувствую твое желание, несмотря на этот вид побитой собаки, Лео Ван Меегерен, и я… я тоже хочу тебя. Так во что мы играем, зачем ходим по кругу, соблюдаем дистанцию? Можешь ответить?

Она говорила слишком громко, почти кричала, поддавшись гневу, и заметила, что пробила его защиту. Наконец-то.

– Лоррен, послушай…

– Нет, это ты послушай! Я знаю, что ты пытаешься меня оттолкнуть и сейчас начнешь перечислять аргументы. Класть я на них хотела! Ответь на единственный вопрос: я тебя больше не привлекаю и поэтому между нами все кончено или ты боишься ранить меня, причинив боль в будущем?..

Лео молча смотрел на Лоррен с бесконечной печалью, и она поняла, что готова отступиться.

– Лоррен, все не так просто, позволь, я…

– Заткнись!

– Что-что?

В его глазах появилось удивление. Она собрала в кулак всю волю и храбрость, сделала глубокий вдох и выложила все, что было на сердце:

– Заткнись и поцелуй меня. Я больше не маленькая грустная девочка, о которой лопотал старый сумасшедший. Не веди себя как дебильный мачо, защитник и покровитель. Ненавижу этот дерьмовый патернализм. Хочу прожить вместе все то время, что тебе отпущено. Хочу пользоваться каждым мгновением, чтобы они остались в моей памяти и не были испорчены твоим страхом за меня и боязнью завтрашнего дня. Будь мужчиной, сволочь!

Она плакала, не скрывая слез. Рыдала горючими слезами.

– Все? – мягко спросил он.

Она кивнула, зажмурившись, не в силах сдержать слезы.

– Да.

Лео разжал пальцы и отпустил руль. Посмотрел в глаза Лоррен.

И вдруг… И вдруг его ладонь коснулась мокрой щеки Лоррен и смахнула слезинку. Он наклонился, прижался губами к ее губам. Сначала поцелуй был только нежным, но очень быстро стал страстным, плотоядным, проникающим вглубь души. Каждый отдавался, забывал о себе, помнил лишь губы и язык другого… Снова пошел дождь, но солнце то и дело пыталось пробиться сквозь влажную пелену и одарить влюбленных сиянием.

38

Было так легко жить день за днем.

Билли Джоэл, «New York State of Mind»[149]

– Ты хорошо целуешься, Ван Меегерен.

– Ты тоже, Демарсан.

– А руку совать мне между ног было обязательно?

– Ты вроде не возражала?

Она засмеялась. Поцеловавшись, они стали звать друг друга по фамилии. С межштатной автомагистрали 91 они перебрались на шоссе 103 и поехали на запад, потом по 11-му и 7-му на юг и добрались до Кэтскиллов.

На путь от Вентворта до дома родителей Лео они потратили три часа сорок пять минут.

Во дворе стояла маленькая машина Китти.

– Ого… – испуганно произнесла Лоррен. – Кажется, вся семья в сборе…

Он улыбнулся:

– Трусишь, Демарсан?

– Сильно.

– Все будет хорошо. Ты француженка, отец будет смотреть на тебя так, словно ты сошла с картины какого-нибудь импрессиониста, а сестра – как на бутылку лучшего марочного вина.

– Зови меня Лоррен Ренуар, – попросила она.

– Ты – моя Берта Моризо[150], – ответил он и поцеловал ее еще раз.

Она взлохматила ему волосы:

– Идем, они наверняка глазеют на нас в окно.

– Развратница…

– Ты не лучше, Ван Меегерен.

Кое-где на полях еще лежал снег, но бо́льшую часть дождь уже смыл. На телефон Лео пришло сообщение. Он повернул экран к Лоррен, и она увидела салон лимузина Гонзо, украшенный гирляндой из крошечных лампочек. Сзади, на диване, сидел пассажир, которому там совершенно нечего было делать: кокер-спаниель. Он смотрел в камеру, свесив из пасти длинный розовый язык. Комментарий гласил:

Он обожает Энрике Иглесиаса.

Мать Лео встретила их на пороге с улыбкой, но он знал, что ее внутренний компьютер анализирует параметры Лоррен, – анализирует и делает выводы. К концу вечера она поставит диагноз – конечно же, благоприятный. Он вспомнил слова Чарторыйского о «самой красивой женщине в мире» и снова почувствовал тревогу. Неужели старик и правда знал его мать?

– Познакомьтесь с Лоррен, – сказал он, входя в гостиную, где собрались его отец, сестра и племянник. – Она француженка, из Парижа. – Других подробностей он не добавил.

– Да здравствует Франция! – провозгласил Рассел Ван Меегерен и низко поклонился, успев оценить и одобрить увиденное. – Мы двадцать лет не были в Париже. Помню, в последний раз в музее Орсе была выставка Мондриана, а первого мая на улицы столицы вышел миллион человек.

Он посмотрел на жену и дочь.

– Кстати, неплохая идея – снова повидать Париж, согласны? Я схожу в Зал для игры в мяч[151] и в Лувр. Потом съездили бы в Бон на ежегодный винный аукцион Оспис. И Тим никогда не видел этот дивный город, – добавил он, бросив взгляд на мальчишку, сидевшего за игровой консолью.

– Оспис де Бон – в ноябре, папа, – заметила Китти. – Ты правда хочешь увидеть Париж в ноябре?

– Хемингуэй говорил: «Париж – это праздник, который всегда с тобой…»

– Простите за прошлый раз, – сказала Китти, обращаясь к