Новый Мир ( № 10 2005) - Новый Мир Новый Мир

— Прошу вас уйти, — тихим голосом, спокойно и жутко выдавила она, когда бусиная дробь стихла.

На сегодня это — приговор, понял Евгений. На сегодня... Женщины так импульсивны...

Опять не испугался. И, конечно, не сердился. Сетовать можно было только на себя: ляпнул не подумав. С такой, как Анна, нельзя совсем уж расслабляться. На будущее — урок...

До поезда еще часа три. Светло, тепло. Воздух пахнет сиренью. Евгений не стал никого вызванивать, а углубился в Замоскворечье — вспомнил, как они гуляли тут с Мариной.

О ее последних днях старался не думать. Даже чуть погордился собой, посчитав, что сегодняшнюю жертву он принес в ее память...

13

В августе сорок шестого, приехав в Ленинград, чтобы держать корректуру своего сборника военных очерков, Евгений позвонил в Фонтанный дом. Потянуло, когда проходил мимо. После войны, после победы он всегда потакал своим желаниям. Кажется, что-то про мужа тогда было сказано... Что ж... Муж, если и есть, ему не помеха.

— Приходите, пожалуйста, поскорее. — Анна не посчитала нужным скрыть свое нетерпение. — Жду вас через двадцать минут, — дала она себе время на подготовку.

Евгений осмотрелся. На той стороне Фонтанки — цветочный магазин. Подходящая цель. По пути туда — для развлечения — составлял букет из цветочных строчек, вырванных из Анниного сада. Свежих лилий аромат... Дрема левкоя... Роза в граненом стакане... Радости мига и цветы голубых хризантем... Бензина запах и сирени насторожившийся покой... Последний луч, и желтый и тяжелый, застыл в букете ярких георгин...

Хорошо настроился...

На магазинном прилавке стояло цинковое ведро с белыми гвоздиками. Не взять ли все разом? Деньги есть. Нет, не годится: отдает купечеством...

У ворот посмотрел на часы — пять минут лишних. Рядом с проходной висела стеклянная витрина со вчерашним номером “Правды”. Почитать, что ли... Чтобы по-настоящему сосредоточиться, он уже пару дней не покупал газет и не включал радио, но раз под руку подвернулась...

Хм, опять за литературу взялись. Мысленно похвалил себя, что не высунулся с романом. Никто, ни одна душа пока не знает содержимого самой толстой сиреневой папки в его столе...

Постановление о журналах...

Мгновенно ухватил он несложную суть. Анна не арестована. Пока?

Мелькнуло и исчезло: не обойти ли беду стороной? Чужую беду...

Ну, нет!

Он вспомнил ее требовательное нетерпение — никакой тревоги в нем не было. Может, она еще и не знает?

Дверь открыла сама Анна. Протянула руку ладонью вниз — для поцелуя, а не для пожатия — и прошествовала в комнату.

Поблагодарив за цветы, принялась искать вазу. В одной руке — гвоздики, другой неторопливо открывает дверцу буфета и что-то там вяло передвигает. Явно думая о другом.

— О милые улики, куда мне спрятать вас, — самым своим бархатным тембром исполнил Евгений, ощущая всю меру удовольствия от вовремя и к месту припомнившихся строк.

— Что это? — Анна распрямилась и шагнула к Евгению. — Неужели и это — я?

Он взял из ее рук пучок гвоздик, отбросил их на сундук... Приобнял тело. Оно, именно оно сказало, что нет никакого мужа... Что оно ждет...

Что она ни о каком постановлении не знает...

Аппетит насытить нетрудно. Пища — да она всюду, умей только взять. В самое голодное время с этим у Евгения не было никаких проблем. Любопытствовал только, до какого момента сохраняется контроль... Когда перестает иметь значение то, чем, то есть кем насыщаешься... На фронте и то... совсем уж цинично...

Марина... Пожалуй, лишь с ней он помнил и чувствовал, что это именно она — ее тело с ее душой дают ему наслаждение... Ее глубина и его высота...

А с Анной? С ней — накрывает волна женственности, и ты уже отключаешься, ты — в бесконечном океане... Нирвана... Доберешься ли до берега? А, все равно...

Но как-то выплываешь...

— ...Проводите меня?

Евгений бы выпил сейчас чаю, но ему не хотелось ни хлопотать самому, ни наблюдать бытовую неумелость Анны, а главное — на улице все же легче известить о том постановлении... В разомкнутом пространстве можно постараться, чтобы ее и его беспомощности не умножили друг друга...

Смотрел, как она одевается... Несуетливо, продолжая отдаваться...

Сперва бусы, те самые, из коралловых бочонков. Что рассыпались на Ордынке. Собрала, значит...

Потом ловко застегивает узкие браслеты, потом синее шелковое платье стекает с задранных рук на полные плечи, задерживается на высокой груди, по бедрам добирается до щиколоток...

Потом Анна начинает искать... Что потеряла? Заглядывает под подушку, встряхивает одеяло... Спокойно, безразлично к результату. И, заметив его сытый, любующийся ею взгляд, застывает на секунду в скульптурной позе, зажав в руке что-то коричневое, похожее на юркую змейку:

— Если вдуматься, одного чулка мало.

Даже в глазах не промелькнуло улыбки. И молча, не сгибая прямой спины, нашаривает босой ногой лодочки на высоком каблуке.

Она когда-нибудь болтает просто так? Ни о чем... И ни для чего...

Впрочем, женщины отдыхают по-другому. А праздные разговоры, любые, в основном предназначены для того, чтобы обманывать. Не только других, но и себя. Забалтывать неясность, тревогу, беду...

— Вы читали газеты? — все-таки не удержался Евгений.

— Газеты? Глотатели пустот — читатели газет... — Глаза Анны, зелено-карие глаза осторожной рыси, посмотрели на потолок. Зафиксировав красноречивый взгляд, понятный каждому, кто, узнав о том, что посадили его знакомого, не задавал наивного вопроса “за что?”, она стремительно вышла из своей комнаты.

На улице Анна взяла Евгения под руку. Не вцепилась, а направила — налево, в сторону Невского, не обратив внимания на газетный стенд.

Может, так и надо? Пусть подольше ничего не знает, малодушно подумал Евгений, но его пальцы уже гладили маленькую руку, просунутую в его локтевой сгиб, а ноги... Он остановился.

— Прочитайте... — тусклым голосом попросил он, держа Анну за запястье. Как врач.

Ее пульс не переменился. Она только резко расправила плечи, вскинула голову и пригладила волосы. У взлетевшей руки был какой-то больной излом.

Умеет держать удар или еще не поняла, что это значит? Именно для нее...

— Вот и разъяснилось. — Анна быстро зашагала прочь от этого места. Метнулась в противоположную от Невского сторону. Молча.

Не говорит — и не надо, пусть, решил сперва Евгений.

Ступив на мостовую, Анна зажмурилась, вместо того чтобы — как положено — посмотреть налево, и испуганно прошептала:

— Теперь можно идти?

— Можно. — Евгений сжал у локтя ее легкую висящую руку и сделал два нешироких, подлаживающихся шага по проезжей части.

Анна не сдвинулась с места.

— А теперь?! — вдруг закричала она высоким, страшным фальцетом.

Посмотрев искоса на раненое лицо, Евгений понял: надо помогать. Он обхватил ее за талию и решительно потащил обмякшее, покорное тело через пустой Литейный. Если бы так же просто можно было расправиться и с постановлением... Перепрыгнуть на другую сторону, пока оно не разлилось по всей ее жизни...

— Что разъяснилось? — всего-то и спросил он, когда Анна притопнула ногой, чтобы вернуть на место чуть не свалившуюся черную лодочку.

Она усмехнулась, и потек рассказ в ритме неторопливого, равномерного шага:

— Утром я пришла в Союз за лимитом. В коридоре встретила Зою Никитину. Она посмотрела на меня заплаканными глазами, быстро поздоровалась и вильнула в сторону. Я думаю: бедняга, опять у нее какое-то несчастье. А ведь на фронте убили одного сына, и совсем недавно приятель-подросток случайно застрелил другого. Сама отсидела... Потом от меня шарахнулся сын Прокофьева. Вот, думаю, невежа... Прихожу в комнату, где выдают лимит, и воочию вижу эпидемию гриппа: все барышни сморкаются, у всех красные глаза. — Даже от такой небыстрой ходьбы ее дыхание сбилось, она остановилась, помолчала минуту и, передохнув, снова двинулась. — Возвращаюсь домой. А по другой стороне Шпалерной — Миша Зощенко. Мы с ним, конечно, всю жизнь знакомы, но дружны никогда не были. Так, раскланивались издали. А тут он бежит ко мне. Чуть под машину не угодил. Поцеловал обе руки и спрашивает: “Ну что же теперь, Анна Андреевна? Терпеть?” Я слышала вполуха, что дома у него какая-то неурядица. Отвечаю: “Терпеть, Мишенька, терпеть!” И проследовала...