Нахалки. 10 выдающихся интеллектуалок XX века: как они изменили мир - Мишель Дин

И снова эссе в заштатном журнальчике вдруг оказалось событием. Консервативный писатель и основатель National Review Уильям Ф. Бакли ответил на эту и некоторые другие фразы из ответов Зонтаг громоподобной передовицей. «Эта милая девушка», как назвал он Зонтаг, просто сочувствует коммунистам. Один профессор-социолог из Торонтского университета даже побоялся назвать по имени ту «Отчужденную Интеллектуалку», что «из собственных саморазрушительных побуждений» может написать вот такие слова. «Раковую опухоль истории человечества» ей будут поминать практически до конца жизни.

Но ее творчество уже стало выплескиваться за пределы маленьких журналов. В конце шестьдесят восьмого года Зонтаг по заданию Esquire, главным редактором которого тогда был Гарольд Хейс, побывала во Вьетнаме. Хейс рвался превратить свое издание из журнала мужской моды в серьезную литературную силу, и в этом Зонтаг могла ему помочь.

Сказать, что Зонтаг ездила туда как независимый журналист, было бы не совсем точно. Она была гостьей Северного Вьетнама, власти которого в те времена в пропагандистских целях регулярно приглашали известных антивоенных писателей и активистов приехать и посмотреть самим. Когда Зонтаг поняла, что у нее нет возможности увидеть страну без приставленных к ней сопровождающих, о возникающих в связи с репортажем этических проблемах она не задумалась, но учла этот момент, тщательно следя, чтобы не излагать авторитетное мнение о ситуации в стране, но лишь освещать свой личный опыт. И впервые она об этом личном опыте писала открыто:

Я четыре года переживала и злилась, зная, как мучительно страдает вьетнамский народ от действий моего правительства, и теперь, когда я там побывала, когда меня засыпали подарками, цветами, речами, чаем и явно подчеркнутой добротой, я не почувствовала ничего такого, чего не чувствовала на расстоянии в десять тысяч миль.

По этой цитате можно догадаться, что получившийся в результате текст (длиной примерно с новеллу; позже он вышел отдельной книгой) описывал не столько вьетнамцев, сколько их восприятие автором и реакцию автора на них. В отзыве на книгу в New York Review of Books журналистка Фрэнсис Фицджеральд сравнила это рассуждение с рассуждениями пациента на сеансе психоанализа. Зонтаг не надеялась лучше понять страну – она надеялась лучше понять ту империю, в которой жила. И оказалось, что даже среди благожелательных (по ее впечатлению) вьетнамцев она тоскует без «пора- зительного разнообразия интеллектуальных и эстетических удовольствий», существующего на ее «неэтичной» родине. «И понятно в конечном счете, – заключает она, – что разумом постичь Вьетнам для американца невозможно».

Зонтаг была далеко не единственным американском журналистом, совершившим подобную поездку и оказавшимся в сложном положении. Всего за два года до поездки Зонтаг в Ханой там побывала Мэри Маккарти и опубликовала свои впечатления в New York Review of Books. Ее анализ был прямее, чем у Зонтаг, и рефлексии в итоговой книге тоже меньше:

Признаюсь, что я, находясь во Вьетнаме в начале февраля прошлого года, искала материал, наносящий ущерб американским интересам, и находила его, хотя зачастую случайно или в разговоре с каким-нибудь чиновником.

Прямота Маккарти сыграла против нее, потому что эту прямоту восприняли как доверчивость по отношению к северовьетнамцам. Считалось также, что у Маккарти и в фактах есть ошибки: в статье для New York Review Фицджеральд осторожно пишет, что Маккарти «не сделала той работы, которая требуется от тщательного этнографа: внимательно исследовать все свидетельства». Ни та ни другая книга не встретили у критиков восторженного приема. Позже Зонтаг стеснялась этой книги и говорила: «Ох, и дура же я тогда была».

И все же, когда вышла книга Зонтаг, Маккарти ей написала – из желания подчеркнуть параллели в их мышлении. «Интересно, что и вы пришли к анализу собственной совести, – пишет Маккарти. – А может быть, это просто женский эгоцентризм».

Вас непременно будут порицать за то, что Вы пишете о Сьюзен Зонтаг, а не о школах, больницах и т. д. Но Вы правы, и даже более правы, чем я, потому что пошли дальше, сказав без обиняков: «Эта книга – обо мне».

Здесь Маккарти, старшая из двух, точно подметила черту развивающегося стиля Зонтаг, которая, когда была лет на десять моложе, упрекнула себя в дневнике: «У меня „Я” мелкое, осторожное, слишком благоразумное. А хороший писатель должен до идиотизма доходить в своем эгоцентризме». Ханойское эссе было для нее, почти никогда в первом лице не писавшей, экспериментом, и в нем зазвучала некоторая новая уверенность в себе. Даже критики, недолюбливавшие Зонтаг (автор New York Times Герберт Митганг начал свою рецензию с характеристики Зонтаг как «прошлогоднего литературного пин-апа»), были вынуждены признать, что эссе получилось содержательным.

Маккарти вроде бы тоже это признавала. К своему трехстраничному письму она добавила нехарактерно застенчивый комментарий: «Я пишу в предположении, что мою книгу вы читали. Если же нет, то все подытожено в последней главе». Письмо не было недружелюбным, но какая-то угадывалась в нем недоверчивость, безмолвный вопрос: как это получается – вот эти постоянные совпадения в том, что мы пишем?

А Зонтаг тем временем чувствовала, что репутация эссеистки ее все сильнее раздражает. «Я перестала писать эссе», – сказала она в октябре семидесятого в одном интервью.

Это для меня дело прошлое. Уже два года я делаю кино. И неприятно, когда тебя в первую очередь воспринимают как эссеиста. Наверняка Норману Мейлеру не нравилось двадцать лет быть известным лишь как автор «Нагих и мертвых», когда он сделал много другого. Все равно что вспоминать Фрэнка Синатру как Фрэнки сорок третьего года.

Но и Зонтаг было не уйти от своего «Фрэнки». Снятые ею фильмы критики порвали в клочья: они были абстрактными, скучными. А еще Зонтаг сильно из-за них обеднела: она их делала за границей, с малыми бюджетами и редко когда на них зарабатывала. Она влезала в долги, и через несколько лет ей пришлось это занятие прекратить. Она писала в дневнике, что ужасный прием, встреченный ее фильмами, сильно потрепал ее самооценку.

Чтобы заработать денег, она предложила Farrar, Straus and Giroux книги, которые так и не дописала: в частности, книгу о Китае, про которую она говорила, что это будет читаться как гибрид Ханны Арендт с Дональдом Бартелми.

Еще она неожиданно свободнее заговорила о феминизме и женском движении. Начало деятельности Зонтаг в конце шестидесятых совпало с подъемом второй волны феминизма, который тогда начал пробуждаться как организованное движение после почти сорокалетней спячки. Энергия суфражисток, как теперь считают историки, была раздавлена каблучком девушки-флэппера: раз за женщинами закрепили право голоса, молодому их поколению стало трудно сопоставлять свои проблемы с проблемами предшественниц. Это означало, что тогда писательниц не спрашивали, как почти рутинно стало в наши дни, «феминистки» они или нет. Паркер и Уэст заявляли о своих симпатиях к