Крепостной Пушкина 2 - Ираклий Берг

что вы исполните задуманное, был. Но я надеялся, что понял вас, вашу душу. Что вы не людоед и не сделаете это. Теперь вы здесь, очевидно готовые к смерти. Но знаете, я тоже не людоед. И не собираюсь причинять вам вреда. Братья, подкиньте нас! — голос Аркадия обрёл властность. — Позвольте мне поговорить с добрым человеком наедине.

Молчаливые фигуры послушно встали и направились к двери.

— Не опасайтесь ничего, — поторопил их Аркадий, — все мы в руке Господа и воле Его.

Фигуры вышли. Дверь с тихим скрипом затворилась. Пётр готов был поклястся, что оба встанут за ней в попытке подслушать.

— Пускай, — шепнул Аркадий, — они совсем молоды. А мы с вами все-таки побеседуем.

Петру ничего не оставалось как подчиниться и он сел напротив.

— Ну-с, господин Безобразов. — откидывая капюшон начал Аркадий.

— Слушаю вас, господин Нелидов.

* * *

— Так что в итоге вы хотите? Вновь пушки на Сенатской площади? — спрашивал Пётр. Они сидели уже с полчаса, и ему казалось все больше, что голова скоро треснет.

— Ни в каком виде, — возражал Аркадий, — вообще ваше сравнение ужасно. Восстание, если тот ужас можно назвать восстанием, было ложью нагроможденной на ложь. А та, в свою очередь — на ещё одну ложь. Немыслимо желать такого, если вы честный человек. Только Земский Собор, никак иначе. Как в старину.

— И те желали конституцию.

— Кто? И какую? Ничего бы у них не вышло. Вся возня была вокруг того кто будет царем, не более того. Наивный Пестель был бы убит в тот же день теми кого он считал своими сторонниками, окажись он в Петербурге. О солдатах и народе нечего и думать. Слово то им непонятное — конституция! Нет, людям нужен царь, заговорщики знали это. Я имею в виду настоящих заговорщиков, а не повешенных для вида.

— Разве не было мыслью ослабление самодержавной власти?

— Было. И понимаю вашу мысль, да. Те говорили о конституции, мы о соборности, но поверьте, разница огромна.

— Вы хорошо говорите, и хорошо говорили раньше. Слушая вас трудно не соглашаться. Но я бы попросил объяснить мне ещё раз. Пусть и побуду дураком до которого не сразу доходит. Вот моё понимание и думайте обо мне как пожелаете. Вы желаете свергнуть Романовых за то, что они немцы. И посадить другого царя, правильного. Только кого?

— Царем станет тот, кто будет избран на Земском Соборе.

— Но кто? Рюрикович? Ведь это ещё хуже. Одно дело когда вопрос престонаследия решается в пределах одной семьи, но когда семей много? Будет резня. Хуже Смутного времени. Что с вами?

Даже в плохом освещении кельи Пётр заметил как побледнел Нелидов.

— Ничего, Пётр Романович, ничего. Право же, говорить мне о Смуте…вы ведь знаете какую фамилию носил наш род в те годы.

Безобразов опомнился. Действительно, то что Нелидовы звались Отрепьевыми, известно было всем кто хоть немного интересовался прошлым.

— Но вы ведь не хотите сказать… — растерянно прошептал Пётр.

— Нет! Нет, нет и нет! Ни в каком виде. Никаких больше ложных царей. Царь должен быть настоящий, наш, русский. Земский Собор всё решит. Признаюсь, у меня есть кандидатура устраивающая всех, но я могу и ошибаться, потому придержу её до поры в тайне. Уж не взыщите.

— Неловко вышло, прошу простить.

— Ничего. Так о чем мы, Пётр Романович?

— Романовы не отдадут власть даром. Прольётся кровь, начнётся… великая замятня, как в Орде.

— Гольштейн-Готторпы, коих вы отчего-то зовете Романовыми, не отдадут власть даром, это верно. Немцы вообще люди упрямые. Но и мы не лыком шиты. Да и выбора нет.

— Отчего так? Вот вы, лично вы, чем питаете столь сильное отвращение к династии, что готовы пойти против присяги, вы, потомственный военный?

— Вы, выходит, не верили мне? Но я вовсе не шутил говоря, что немцы ведут нас к пропасти.

— К пропасти…

— Мы во-многом перестали быть русскими и не стали немцами. Эти игры в якобы «цивилизацию» дурно закончатся, можете поверить. Да что верить, разве сами вы не видите как обстоят дела? Народ в забитом состоянии, дворянство в не сильно лучшем. Да, у нас есть мясо на столе и даже вино, а хлеб мы нередко швыряем собакам, но какой ценой? Народ глядит на нас как на чужеземцев, а немцы во власти, причём особенно те из них, что изображают русских, как на разодетых, но представителей народа, тот же скот, чудом выучивший французский. И то, отнюдь не поголовно.

— И спасти нас может только Земский Собор!

— Совершенно верно, Пётр Романович, ваш скепсис неуместен.

— А вы не ответили на мой вопрос. Что Николай, Александр, Гольштейн-Готторпы сделали лично вам? Вы командуете эскадроном в первом полку империи, ваши братья служат с вами. Ближе вас к трону нет никого. От чего вдруг подобное преторианство?

— Личное? — оскалился Аркадий, обнажая ряд крепких белоснежных зубов. — Есть и Личное, пусть я и отвергаю его. Поверьте, я не из тех кто может испытывать восторг и вообще любое иное чувство кроме гадливости от положения родной сестры и бывшего положения тётки. Вот уж близость к трону, что дальше некуда! Одна любовница отца, другая сына. Я присягал быть опорой для трона, верно, как и вы. Но есть вещи которые не прощаются, как говорил один француз.

— И вы из-за этого?! — ошеломленно воскликнул Безобразов.

— Тише вы, тише, — недовольно прошипел Аркадий, — конечно, нет. Но вы хотели личного — вот вам личное. Хотя не в нем дело. Эх, была не была. Приоткрою завесу тайны. Помните пожар в Зимнем?

— Ещё бы! — Безобразов не мог не заметить, как подобрался его собеседник. Взгляд Аркадия стал острым как бритва.

— И вы ещё, со своим гениальным другом вынесли из дворца некие ружья?

— Было дело.

— Эх. Если бы мы не торопилась так, если бы знали где искать. Ведь всё было в руках…

— Кстати, давно хотел спросить, как вы убили стражу? Она была приколота как бабочки.

— Так и была. Шпагами.

— Но куда делись эфесы?

— Отломали. Шпаги были старинные, эпохи первого Романова. Они известны чья кого. Но без эфесов просто куски железа. Одновременно как послание. Если поймут.

— Гм.

— Но если бы тогда фузеи попали к нам в руки, то изменилось бы всё.

— Да что такого в тех ружьях?

— Это не ружья, а тайники, разве вы не поняли? — Аркадий глянул с откровенным подозрением не насмехаются ли над ним. Пётр, напротив, был совершенно серьёзен.

— Нет, это я понял. Но что именно?

— Многие знания. Во многих знаниях печали ещё больше. Вы действительно желаете знать? Извольте, я расскажу. Только потом не ругайте меня за это.

— Вы мне