Крепостной Пушкина 2 - Ираклий Берг

class="p1">— Тогда тем более нужно, чтобы очаг мятежа находился в одном месте, а не расползался подобно лесному пожару, — возразил государь, — позволить этим полуевропейцам жить везде, так они погубят всю нашу молодёжь. Пока же — дадим им шанс. Да, надо ещё не забыть отменить там барщину, заменим на оброк. Вы знаете, генерал, простые поляки отчего-то очень не любят шляхту.

* * *

Наместником стал Константин, не только брат, но и наследник бездетного императора. Сам этот факт усложнял ситуацию, к тому же у цесаревича тоже не было наследников мужского пола. Они были у третьего брата, Николая.

Александр, знающий больше чем ему хотелось о том как порой составляются заговоры и сменяются монархи в России, крепко задумался. Братьям он доверял, но совершенно не верил знати и гвардии. Он понимал, что для заговора этим прекрасным людям согласие «претендентов» особенно и не нужно, когда достаточно будет поставить перед фактом уже свершившегося переворота. В том, что самих причин для заговора может и не быть — не верил. Они всегда есть. Хуже всего было то, что об опасных веяниях в офицерской (и генеральской) среде предупреждали не свои подданные, а иностранцы. Французский посланник, английский, прусский, австрийский…

Царь верил. Знал, что это правда. Насмотревшись на европейскую благоустроенность (то есть когда доход с земли в разы превышал российские возможности) офицеры императорской армии пришли к логичному, по их мнению, выводу, что всё дело в законах. Если их поменять на «как в европе», то и в России получится та же самая Европа.

Ситуация с наследованием трона осложнялась тем, что Константин, личность скорее эпатажная, чем цельная, любил бравировать равнодушным отношением к власти. Когда он женился на польке, Александр понял — медлить нельзя, и тут же уступил брату.

С заботой, проникнутой иронией, брат поинтересовался, не желает ли цесаревич поставить свою любовь к прекрасной графине выше прав цесаревича. Оскорбленный Константин в бешенстве отписал, что, разумеется, желает. Остыв, он осознал ошибку горячности, но отступить уже не мог. Этика эпохи, этика рыцаря не позволяла юлить, а коварством брата он не обладал совершенно.

Тогда Александр написал манифест о том, что наследник и цесаревич отныне Николай, но не Константин. После чего запечатал и добавил его к бумагам, что должно вскрывать лишь после его смерти. Словами царь обрисовал ситуацию только нескольким доверенным людям, почти все из которых сильно недолюбливали поляков, взяв с них слово молчания. С Николаем он поговорил так, что тот ничего не понял, но запутался в намеках. Константину написал, что уважая волю и желания брата, он, государь Всея Руси, идёт тому навстречу. Николай тёр виски, Константин скрипел зубами, Александр вздыхал. Противопоставить братьев друг другу и тем обезопасить себя хотя бы с их стороны — казалось правильным, тем более, что ситуация в гвардии накалялась…

* * *

Со стороны всё видится иначе. В мятеже и его скором подавлении, Безобразов разглядел то, что казалось ему самым верным: схватку великосветских группировок. Польско-русской против немецко-русско-татарской. Схватки внезапной, хаотичной, оттого практически невидимой для подавляющего большинства участников событий. Вопрос был прост: чей царь. Из вопроса следовал вывод: чей царь, того и власть. Сторонники Константина, любимого и в гвардии и в войске (что и добавляло к «польской» партии часть «русской»), проиграли. Что послужило тому причиной более конкретно — Пётр Романович не знал. Что это поражение в итоге и привело к Польскому Восстанию, он не сомневался ни мгновенья. Сам он жадно собирал любые данные о тех днях, любой дым завесы был ему интересен. Почему — он не любил поляков, как и многие участники войны 1812 года.

Вообще, вопрос принадлежности к той или иной партии был настолько специфичен, настолько индивидуален, ситуативен, что разобраться в том «кто куда» действительно почти не представлялось возможным современникам. Вынужденно приходилось упрощать. Одно Пётр знал твёрдо — Польша враг и никак иначе.

Оглядываясь назад, он понял, что на том его и поймал Нелидов, сам изображавший ярого ненавистника Польши, который спать не может от мысли, что ляхи ещё могут поднять голову. Семейная легенда Нелидовых-Отрепьевых гласила, что со времен Смуты немного семей в России могли сравниться с ними в верности царском дому, верности доходящей до фанатизма, до самоотречения. Якобы таким образом Отрепьевы искупали Вину. И потому-то Романовы, обычно недоверчивые к любым старым фамилиям, доверяют Нелидовым более прочих. Выделяют их. Не орденами и поместьями, а удивительно близким, почти семейным отношением. Как к своим. Кроме Вареньки, любовницы государя Павла Петровича, были ещё интересные случаи, когда внебрачные (оттого неофициальные) потомки Романовых связывали жизнь с Нелидовыми.

Здесь было что-то не то. Фальш. Обман. Пётр понял, что его водят как дрессированную обезьянку, но разобраться до конца не получалось.

Вступление в очередное тайное общество по возвращении на службу прошло для него без труда, он не видел в том ничего зазорного. А кто не состоял в одном, двух, трех тайных (относительно) обществах разом? Фактически, они заменяли то, что в Англии называлось клубами. В России клубы наличествовали, но более напоминали ресторации.

Нелидов ему понравился. Блестящий офицер, не пустозвон, с умными, глядящими прямо в душу глазами, близкий к государю. Со связями.

«Увы, как раз „не пустозвонство“ стало тем, что привело нас сюда, — думал Безобразов, — в келью Чудова монастыря. Быть может, Ту Самую келью. Найдётся ли из неё выход? И как так вышло, что антипольские разговоры превратились в идеи по смещению, назовём это так, государя? Нелидов что-то знает, но что? Послушаем».

Аркадий, в свою очередь, раздумывал, стараясь почувствовать своим наитием, не ошибся ли он в доверии к «нижегородскому медведю».

— На чем я остановился? — спросил он.

— Ни на чем, — бесстрастно ответил Пётр, — вы даже не начали толком. Если желание посвятить меня в нечто имеющее явное отношение к прошлому вашего рода не покинуло вас. Я пойму.

— Ах, да. Простите. Знаете, вы из тех людей, что умеют вызвать к себе странное чувство доверия не прилагая к тому усилий. Потому я расскажу вам даже больше, чем собирался. Как человек справедливый вы сами рассудите.

— Честь велика. Но извольте.

— Секрет наш очень прост и очень сложен одновременно. Но я не вижу иного способа вернуть ваше доверие кроме откровенности. Когда человеку неведомо нечто важное, он выдумывает замену отсутствию знаний. Ставя себя на ваше место, мне страшно становится от того, что вы могли бы подумать. Потому я рискну и не стану требовать от вас слова молчания. Вы сами поймёте.

— Как скажете. — Безобразов улыбнулся одними глазами. Охотник почувствовал азарт.

Глава 20

Кавалергард. Часть