Крепостной Пушкина 2 - Ираклий Берг

ужом, но что взять с мужика? Перепугался, видно было. Не понимал, что мне его лукавство интересно не более лебеды. Я не торопил его, не одергивал. Многие люди из сословия благородного совершают ошибку думая, что если мужик мычит и телится, судачит бессвязно, то ему сказать нечего. Стремятся поправить, применить логику, убедить, подсказать, направить. Мужик ведь словно дитя, не правда ли? Когда-то и я так думал. Ныне не думаю, знаю, что не так. Другая крайность — вообразить будто мужик как мы и говорить с ним на равных. Тоже плохо, оттого он смутится, глаза сделает или узкими как азиат, или вылупит на вас, смотри, мол, барин, правду вещаю. Даже Степан, на что продвинутый (еще его словечко!), а туда же. С ними надо иначе, дать говорить самим. Слушать, иногда вставлять реплики, дозволять передышку. Я и слушал.

— Но ты, Степушка, вор получается.

— Никак нет, барин. — насупился сын Афанасиевич.

— Как же нет, если твои идеи на поверку не твои вовсе?

Мужик замялся. Видно было, что эта мысль и ему приходила, а значит уже подобрал объяснение.

— Сны-то мои, Александр Сергеевич, — пробубнил богатырь склоня голову, — а коли мои, то и всё в них моё. Чужого не брал.

Я рассмеялся и охнул. Грудь всё ещё болела.

— Но как же твоё, если и я в твоём сне оказался? Стало быть уже не твоё. Не только твоё.

Степа выразил руками недоумение. В действительности, это было самым неясным во всей истории. Как можно видеть столь яркие сны, ничем неотличимые от жизни? Как можно видеть схожие сны? Или все же разные? Непонятно. А сами сны в которых вы можете прочесть никогда ранее не виданную книгу, как понимать? Прочесть стихи, послушать песни? Принести их изо сна в жизнь? Нет, всё бывает, если верить философам, но чтобы ещё те же книги прочёл другой человек во время своего сна?! Немыслимо. Но пример стоял передо мной, упрямо кивал кудрями и мял руки.

Много рассказывал Степан, как я и попросил, много. Чем больше говорил, чем больше вспоминал памятные случаи, тем более уверялся я, что выдумать подобное нельзя. И что всё это значит?

— Стало быть, сын Афанасиевич, ты прожил как две жизни. — тот виновато склонил голову, да, дескать, прожил. — И в жизни той ты умудрился отучиться в удивительной школе и не менее удивительном университете, ибо что образован ты в глаза бросается, но как кусков нахватался. А держать себя не умеешь.

— Дык, не пороли, барин.

Верно. Мне вспомнились люди из собственного видения, их странности. Как же я враз не понял тогда. Держать себя из них не мог никто, особо резало глаза движения людей в форме. Но если их никогда не пороли… не в том ли дело? Как же тогда они добились столь солидного развития техники?

— Да ведь это сон. — пояснил Стёпа, и я понял, что проговорил последние мысли вслух. — Просто сон. Мечта об идеальном мире.

На это я промолчал. Идеальный мир представлялся мне как-то иначе. Конечно, нельзя сравнить мои две удивительные ночи с опытом Степана, который (если ему верить) гулял в подобном мираже годами, но сомневаюсь, чтобы в идеальном мире могли происходить войны подобные тем о которых там слышал. Не говоря о прочих зверствах. Однако, нельзя не признать, что люди из сна и впрямь выглядели куда вольнее привычного. Не поротые?

* * *

Некоторое время я продолжал предавать анализу все эти Степины былины, но постепенно они уступали место загнанной мысли о том «кто». Неприятное вытесняло приятное. Чувствуя как постепенно благодушие уходит и разгорается уголек ярости, я понял, что все меры успокоения могут только ослаблять гнев, но не лечить его.

— Что же ты не добил, — шепнул я в темноту, — мог ведь. И не говори, что растерялся. Не поверю. Тебе — не поверю.

В ответ раздался тихий скрип, отчего все моё тело вздрогнуло. Скосив сглаза на звук, я на какое-то мгновенье испытал подлинный ужас. За окном находился человек, некая тёмная фигура, старающаяся отворить окно. Некто проник во двор, забрался на второй этаж и собирался проникнуть в дом, в мою комнату.

Сердце застучало так громко, как я не помнил со времен лицейских приключений. Одновременно пришло чувство странной готовности к чему угодно. Протянув руку к изголовью я нащупал трость и спрятал её под одеяло.

Окно, тем временем, поддалось воздействию извне и отворилось. Фигура скользнула внутрь. Затем закрыла окно и присела. Опытный, подумал я, смелый. Дурак бы выжидал да прислушивался, не заметил ли кто его, теряя время и усложняя задачу. Трус не закрыл бы окно, опасаясь перекрыть путь к отступлению.

Фигура придвинулась к кровати. Мягко, бесшумно. А ведь пол здесь старый, скрипучий.

Интересное дело — я знал, что тело моё нездорово, ослаблено и непослушно. Шансов одолеть убийцу (в том, что меня почтил визитом именно убийца, сомнений не было) не проглядывалось. Но дух мой вдруг окреп как никогда. Не боялся я дуэлей, не боялся разбойников. Только зайцы пугали порой. В этот момент, клянусь, я не испугался бы и их, наплевав на суеверие. Странная готовность ко всему подарила непробиваемое спокойствие. Кричать и звать на помошь? Да, толк выйдет. Пока толпа дворовых сонных мух ввалится сюда, злодея и след простынет. Да и к лицу ли кричать? Глупость, конечно, всякое в жизни случается, но вот сейчас? Куры, когда к ним наведается лисица, должно быть очень громко кудахчут и хлопают крыльями, призывая собак и хозяев, да толку? Да и не курица я.

Фигура, тем временем, молча стояла у кровати. Я сжимал трость под одеялом и делал вид, что сплю. Пауза затягивалась.

— Чего ждёшь? — шёпотом спросил я визитера спустя несколько минут. Тот даже не вздрогнул.

— Не могу. — так же шёпотом прозвучал ответ.

— Тогда уходи. Сможешь в другой раз.

— А ты чего не кричишь?

— Зачем? Все спят.

— Тоже верно.

Фигура придвинулась к столику с лекарствами и микстурами, которые никогда не используются, но непременно выставляются на всякий случай, что-то там сделала и бесшумно последовала к окну.

— Оставить окно открытым? — прошептал голос. — Здесь очень спертый воздух.

— Нет, закрой, — возразил я, — ещё простуды мне нехватало.

Фигура молча вылезла в окно, развернулась, вероятно на приставленной лестнице, затворила окно и исчезла.

* * *

— Мы приглашены. — Натали испытующе смотрела на меня своим светлым лучистым взглядом, в котором без труда можно было прочесть страстное желание принять приглашение, и, одновременно готовность отказаться.

— Маскарад? Сейчас? В это время? — задумчиво вертел