Комплекс крови (СИ) - Эльберг Анастасия Ильинична

— Просто что? — торопит его леди.

— Ты очень красивая, — говорит Роберт. — Я хочу сделать тебе подарок на Рождество.

… а потом нужно как следует наточить нож.

***

17 июля 2009 года, раннее утро

Треверберг

Тристан открыл глаза и несколько минут лежал без движения, созерцая хрустальную люстру на потолке. Она раздражала его своей пышностью, и он тысячу раз говорил об этом отцу, но ни у кого не доходили руки сменить чудовище на нечто более скромное. Хрустальная люстра в спальне. Скажите на милость. Для полноты картины нужно завести кровать с огромным балдахином. Тристан был готов поспорить на что угодно: Лаурелия пришла бы в восторг от такого решения. В том, что они занимаются любовью в отелях по всему городу, есть что-то волнующее, как и во всех историях о тайных романах, но ему хотелось привести ее сюда. Жаль, что без риска довести отца до сердечного приступа провернуть такое не получится. Тристан мог творить все, что угодно, вне дома, но порог особняка должны переступать только милые воспитанные вампирши из прекрасных семей.

В дверь спальни постучали, и на пороге возник Бэзил.

— Как вы себя чувствуете, господин?

— Жив, как видишь. Точнее, мертв, но во второй раз умирать пока что не собираюсь.

— Изволите позавтракать?

— Ты бы на моем месте тоже изволил позавтракать, если бы валялся в постели целые сутки. Отец не звонил?

— Нет, господин…

Чего и следовало ожидать.

— Приготовь мне кофе покрепче.

— Конечно, господин. Хозяин не звонил, но звонил мистер Родман.

Тристан прикрыл глаза и тихо застонал. О мистере Родмане он и думать забыл. Они договаривались о встрече вчера утром.

— Проклятье. Набери его в ответ и спроси, не занят ли он. Если не занят, закажи такси, и пусть едет сюда. На стол пока не накрывай, позавтракаем вместе.

— Да, господин, — со своей извечной вежливостью, от которой у Тристана ныли зубы, произнес дворецкий.

— А кофе я хочу сейчас.

— Как пожелаете, господин.

Первый приступ мигрени случился у того, кто был до Тристана, в шесть лет — он хорошо помнил тот день, хотя и его, и прошлую жизнь в целом предпочел бы забыть как страшный сон. Голова болела не так уж чтобы и сильно и не так часто, раз в полгода, если не реже. Но когда ему исполнилось тринадцать, приступы участились. В среднем раз в два месяца он начинал слышать эти жуткие звуки: несуществующий смех, шаги людей, которых в особняке никогда не было, звон столового серебра. А потом приходила боль. Иногда она охватывала только половину головы, но чаще всего раскаленный добела железный обруч сдавливал и виски, и лоб, и затылок.

Если бы Тристан верил в существование богов, он молил бы их о том, чтобы обращение прекратило его страдания. Возможно, боги существовали, и ему следовало помолиться, потому что мигрень предпочла с ним не расставаться. Долго приступы не длились, да и голова болела редко, но так сильно, что Тристану хотелось одного — умереть. Умереть прямо сейчас, сделать с собой все, что угодно, лишь бы страдание прекратилось. Отец бился над этим феноменом со свойственными ему упорством и самоотверженностью, и некоторые из лекарств срабатывали, но лишь на краткосрочной основе.

Одной из сфер интересов Тристана была медицина, и о мигрени он перечитал все, что смог найти. Несмотря на мощные компьютеры, самолеты и просвещенность эпохи, эту загадку ученые не разгадали. Нарушение токов в мозгу, которое бывает либо врожденным (чаще всего — у женщин, реже — у мужчин), либо приобретенным в результате стресса или черепно-мозговой травмы. Что говорит по этому поводу темная медицина? Теория о токах в мозгу плохо вяжется с телом обращенного существа: по сути, оно мертво, и ни о каких токах речи быть не может.

Самым увлекательным моментом этого исследования Тристан счел описания так называемой ауры — предвестников приступов, повторяющихся галлюцинаций. Выяснилось, что слуховые чрезвычайно редки. Первое место занимали обонятельные, а за ними шли зрительные. Также Тристан отметил тот факт, что мигренью частенько страдают творческие люди, в особенности музыканты и писатели. Известны случаи, когда приступы сходили на «нет» по неизвестным причинам, но подавляющему большинству несчастных предстояло страдать до конца жизни. Или, как в случае Тристана, вечно.

Какая ирония: мигрень — это самое постоянное, что у него когда-либо было. Верная подруга, которая не оставит, что бы ни случилось. Иногда он думал о том, что в такой преданности есть что-то мистическое. Будто бы тот, кто был до Тристана, оставил ему часть себя как немой укор за то, что он совершил. Или за то, чего не совершал. Или за то, что совершил слишком поздно.

Тристан выругался и наклонился к частично запотевшему зеркалу над раковиной, изучая маленький порез на щеке. Он мог спокойно смотреть на чужую кровь — и смотрел по нескольку часов в лаборатории оздоровительного центра — но собственную ненавидел. Она казалась ему священной. На его памяти это первый порез во время бритья. О чем он думает? Да понятное дело, о чем. Идиотская история с отравленной кровью.

Как, во имя всех богов, этой женщине удалось пробраться в лабораторию? Как ей удалось подменить препарат? За каким чертом ей понадобилось травить Терри?..

— Господин? — раздалось из-за закрытых дверей ванной комнаты. — Я поговорил с мистером Родманом, он приедет минут через двадцать. Кофе готов. Оставляю на письменном столе. Пожалуйста, не пейте его в кровати.

— Может, еще напомнишь, что нужно почистить зубы? — вспылил Тристан.

— Уверен, что вы об этом помните, господин. — Иногда Бэзил слышал только слова, начисто игнорируя тон, в котором они произносятся. — Но хозяин будет недоволен, если узнает, что вы пили кофе в кровати.

— Ты уже накрыл на стол?

— Еще нет, господин. Отправляюсь на кухню для того, чтобы отдать распоряжения.

***

Лариэль Родман позвонил в дверь особняка через полчаса. На нем были потрепанные небесно-голубые джинсы и кожаная куртка, накинутая поверх черной футболки с почти стершейся золотой надписью. В таком виде Тристан постеснялся бы выйти за порог спальни, но правила вежливости, которые так ценил отец — а дом, как ни крути, принадлежал ему даже в его отсутствие — предписывали улыбаться и делать вид, что все путем.

— Мистер Родман, — сказал он с такой чопорностью, что и англичанин позавидовал бы. — Рад вас видеть.

— Взаимно… — Ларри замялся. — Простите. Вы носите фамилию отца?

— Именно так. Тристан Хобарт. Думаю, будет лучше перейти от фамилий к именам. Прошу вас, к завтраку уже накрыли.

Сын Альберта Родмана до того сильно походил на своего отца, что это казалось наваждением. Он, конечно, темный эльф, но вкус у сестрицы ничего, признал Тристан. Все лучше, чем люди, тем более если речь идет о бывших наркоманах. Как руководитель лаборатории восстановительного центра, он не верил в то, что наркоманы бывают бывшими.

На завтрак подали итальянский омлет с тонко порезанной и слегка поджаренной ветчиной, греческий салат, тосты с сыром и свежевыжатый апельсиновый сок. Если мистер Родман и был влюблен в Терри, то на его аппетите это не сказалось. Он уплетал угощение за обе щеки, умудряясь при этом соблюдать этикет, а Тристан, которого хватило только на пару ложек салата и несколько глотков воды, развлекал гостя светской беседой.

— Прекрасный портрет, — заметил Ларри, кивая в нужном направлении. — Кто художник?

— Я.

Мистер Родман замер с вилкой, не донесенной до рта.

— Вас это удивляет? — улыбнулся Тристан. — В особняке много моих картин.

— Вы очень талантливы, — искренне похвалил гость.

— Благодарю. Выпьем кофе здесь — или я попрошу Бэзила принести его в лабораторию? Лично мне не терпится начать работать.

По лицу Ларри скользнула тень, и он отложил вилку.

— До того, как мы начнем, Тристан, мне хотелось бы показать вам кое-что. Я унаследовал особняк отца и нашел в его рабочем столе письма и документы. Много интересного. В том числе, фотографии.