Да, я там работал: Записки офицера КГБ - Е. Григ

Сосредоточенно думая над чем-нибудь, Пасс всегда вытягивал губы в дудочку и хмурил лоб…

Зима 1973 года… Телефонный звонок разбудил меня около двух часов ночи: дежурный по Управлению условной фразой сообщил, что мне надлежит срочно явиться на службу. Повесив трубку, я перезвонил, убедился, что разговаривал именно с ним и, по установленному порядку, позвонил в соседний дом Евгению Дмитриевичу З., розыскнику, члену нашей «цепочки», поднимаемой по тревоге.

— Да как же мы доберемся до Управления-то, Женечка?

— А заведем сейчас мою голубую «птису» и долетим на ней. Выходите на стоянку, Евгений Дмитрич.

Через десять минут мы сидели в машине. У каждого был с собой «командировочный» чемодан со всем необходимым и даже с запасом еды на три дня. Такой чемодан, сумка или рюкзак всегда были в хозяйстве каждого опера для подобных случаев.

Мороз градусов 15. Аккумулятор был слабоват, но машина завелась сразу, и мы помчались ночными улицами к Дзержинской площади, прикидывая на ходу, что могло случиться и где. Случилось же явно что-то серьезное, так как поднимали не отдельных сотрудников, а целые «цепочки».

Внутри «Дома» было пустынно, только по дороге к нашей дежурной службе мы встречали все больше сослуживцев. Это был неплохой признак — казалось, подняли не весь Комитет, а только наше Управление. В дежурной службе нам приказано было взять личное оружие и подготовиться к вылету в Грозный — столицу Чечено-Ингушетии. Автобусы стояли у подъездов, водители держали двигатели горячими. Мы разбрелись по комнатам за оружием, оно хранилось в сейфах. Я сунул свой «макаров» в чемодан, не вынимая из кобуры, спустился вниз и тут же вспомнил про автомобиль, который бросил около «Дома». Вернулся в кабинет, поднял телефонным звонком сонного Славу Л., объяснил ему, у кого оставлю ключи, и попросил отогнать машину на стоянку.

В автобусе было холодно, народ подходил медленно, я стал подумывать, не вернуться ли в «Дом», чтобы отогреться, когда мы, наконец, тронулись. Стало немного теплее, я задремал под возбужденные разговоры сослуживцев. Но поспать не удалось: прямо в автобусе начался инструктаж.

Было сказано, что в Грозном — массовые беспорядки, которые в настоящее время локализованы; нам предстояло изучить причины беспорядков и вообще — «изучить обстановку». Минут через 40 мы прибыли на военный аэродром. Автобусы выехали на летное поле и подрулили к огромному самолету, вокруг которого, светя себе мощными фонарями, возились техники и экипаж. Подкатили трап, открыли дверь, мы полезли в окоченевшую металлическую птицу.

Все расселись по местам, перешучиваясь по поводу отсутствия стюардесс, и самолет покатился по взлетной полосе. Уже светало.

Кто-то рядом принялся возиться с пистолетом, заряжая его. На него прикрикнули и велели убрать оружие, «пока не прострелил насквозь самолет».

Я все-таки заснул, и довольно крепко. И правильно сделал: мне рассказали потом, что посадка была непростая: аэродром летчики не знали и, едва не разбившись, сели лишь с третьей попытки.

Нас ждали автобусы; приехали в город — он был плохо освещен.

В гостинице, больше похожей на общежитие, уже жили люди из ВГУ. Они приехали днем раньше… Меня подселили к одному из них — Валерию К.

Утром, перекусив в буфете, отправились в Управление КГБ.

Улицы были малолюдны, сильно подмораживало. Одно из ярких воспоминаний — грозненские дворняги. Чтобы хоть как-нибудь погреться, они расселись на крышках канализационных люков — у каждой собаки свой люк. Большинство люков было на проезжей части, поэтому прохожие заботливо обходили, а автомобилисты объезжали торчащих, как придорожные столбики, псов. Те благодарно посматривали вокруг.

В Управлении нам объявили, что представителем Центра является генерал Н., а старшим группы 5-го Управления — помощник Бобкова, покойный ныне Евгений Семенович Курицын, крупный, седой спокойный офицер с выражением постоянной озабоченности на лице. Видимо, он был неофициальным представителем Ф. Д., так как Н. все время советовался с ним.

Обедали мы в столовой «Центрального Комитета» (так мы прозвали местный обком), и по дороге осматривались в городе. У меня давно вошло в привычку во время командировок разглядывать витрины многочисленных в таких городах фотоателье — это много дает для первого, поверхностного знакомства с жителями. На витринах Грозного преобладали фотографии восточных красавиц и красавцев в бешметах, черкесках и башлыках, танцующих, гуляющих на свадьбах, сидящих за праздничными столами. Видно было, что фотографироваться тут любили и относились к этому делу серьезно. Много фотографий детей — тоже в национальной одежде, и тоже танцуют. Лица на фотографиях — и взрослых, и детских — были серьезны, даже свирепы иногда. Руки мужчин и мальчиков довольно красноречиво сжимали рукоятки традиционных кинжалов.

Дань обычаям и традициям? Национализм? Показуха? Желание хоть таким образом ненадолго вырваться из грязно-серой повседневности? Всего понемногу, наверное.

Из столовой возвращаемся в Управление. Снова сводки, сообщения агентов, чтение перехваченных писем. Составление аналитических сводок по этим письмам. Из них выделяются послания, принадлежащие перу «среднего молодого человека». Это письма подругам, приятельницам, возлюбленным, и во всех — одно и то же. Описываются уличные бои — грохот пулеметов, залитые кровью улицы, скромно упоминается деятельное участие автора в жесточайших схватках, его благородство (помог старушке спрятаться в подворотне), верность любимой «до конца» и прочее. Все — хвастливая ложь. Восток — дело тонкое?.. В 1992-м они дорвались до настоящего оружия: темные очки, бронежилет на голое тело, «ствол» на пупе, жвачка — такие все рэмбовидные типы, супермены. Защитники отечества?

Вечером в гостинице слышим, как рязанского вида молодой человек, дозвонившись наконец до жены или подруги, кричит в трубку: «Да ты что!.. Да ты не понимаешь, что ли?! Да тут кровь ручьями по улице, пулеметы на каждом углу, а ты про подарки… По улице только бегом тут…»

Ну что с дурака взять? Арестовать за распространение ложных, вредных слухов? На работу сообщить? Дать подзатыльника? Завести дело оперативной разработки? Тяжело вздыхаем в унисон и отправляемся «в номера».

За ужином в ресторане гостиницы (еще не поняли, что ужинать здесь не с нашими «подъемными») встречаемся с другими «командами» и сдержанно обмениваемся впечатлениями. Два опера уже третий день «лопатят» местную экономику, и вид у них очумелый — то ли от беспрерывного чтения и писанины, то ли от того, что читают. Один потихоньку спрашивает, как мы думаем, сколько яиц в год в среднем несет курица в Чечено-Ингушетии? Мы — большие спецы в вопросах сельского хозяйства — пожимаем плечами. Пятьдесят? Сто?

— Два.

Мы смеется, тут же рождаются шутки о чечено-ингушских петухах и вспоминаются несколько анекдотов из курино-петушиной жизни.

— А в чем все-таки дело?

— Воруют страшно.

Другой опер рассказывает, что, когда на Чечено-Ингушетию из Центра к политическому празднику «выделяется» определенное количество правительственных наград (скажем, три «Героя», пять орденов Ленина и т. д.), встает вопрос — кого награждать? А того, у кого в хозяйстве или на предприятии воруют немного меньше, чем везде… Через пару дней после вручения наград орденоносец приходит на прием к руководству и, гордо протирая рукавом новенький орден, начинает требовать повышения, продвижения, льгот, благ… Воровство повсеместно и ненаказуемо.

Самое дешевое золото в СССР — в Чечено-Ингушетии. 12 тысяч рублей за кило. Его что там, навалом? Большие месторождения? Ничуть не бывало. Местные мужчины в больших количествах нанимаются на золотые прииски, в Сибири например. Нет, не копать, не искать золото. Нанимаются на должности (то есть покупают их), близкие к золотодобыче, чтобы скупать утаенное, припрятанное. Их жены, сестры, матери, дети часто ездят их навещать. И никакие охранительные меры не могут остановить поток ворованного золота из мест, где оно добывается, в Чечню. Этим бизнесом заняты многие сотни, может быть, тысячи людей.

На следующий день другой опер, владеющий местными языками, рассказывает, что начальство брало его с собой в качестве переводчика в полет на вертолете над пастбищами. Спустились около отары овец голов в 500–700 (местные определяют такие вещи с одного взгляда с поразительной точностью). К слову сказать, достаточно иметь отару в 30–35 голов, и можно не работать: шерсть, мясо, нормальный приплод. Сладкое восточное безделье гарантировано.

Спрашивают пастуха, чья отара. Не знает. Пытаются завести разговор, но из этого ничего не получается. Что взять со старика? Улетают, чтобы привезти милиционера и допросить старика с его помощью — интересно выяснить, чья же все-таки отара? По колхозным сведениям, здесь никаких отар быть не должно.