Да, я там работал: Записки офицера КГБ - Е. Григ

Возвращаются через час. Отары нет, и найти ее невозможно, уверяет милиционер. Как это невозможно? 500-то голов?

Опытный пастух спрячет и тысячу, и две. В значительной мере он получает деньги и за это: не столько пасти, сколько прятать. От колхозных руководителей, от конкурентов, от бандитов, от волков, от милиции и от КГБ тоже.

Вот такие «полеты во сне и наяву»…

Утром в буфете появляется и не исчезает вплоть до нашего отъезда колбаса из конины — невероятно вкусная и недорогая. Она становится основным блюдом на завтраках и ужинах. Обедаем по-прежнему в столовой «ЦК».

Кое-что становится ясным именно там. На глазах весь аппарат: машинистки, стенографистки, чиновники разных рангов и шишки покрупнее. Они отличаются хорошей зарубежной одеждой, несколько более свежими (но не совсем) сорочками и более пестрыми галстуками. И тем, что к обеду многие из них заметно пьяны. Очень осторожно начинаем расспрашивать соседей или соседок по столу: а кто вон тот? А этот?

Тот вон, с помятым лицом, — министр коммунального хозяйства. (Боже мой, да где у вас тут коммунальное хозяйство?) А вот этот — министр сельского хозяйства. Один министр через всю столовую заплетающимся языком приглашает другого на вечернюю баню: «Ты знаешь, где…» Тот кивает головой: «Спасибо, знаю, приду». Все показанные нам министры в свое время были «сосланы» сюда за пьянку, мздоимство и прочие прегрешения «перед партией и народом». Ну не ставить же их к станку, не посылать же овец пасти! Номенклатура все-таки… Нетрудно представить себе, какое душистое добавление к местному «букету» они являют собой.

Здешние законы? Шариат, кровная месть, взятка.

Для решения сколько-нибудь важных вопросов официальные власти организуют встречи со Стариками и то ли советуются с ними, то ли просят у них разрешения. Кто-то рассказывал, что однажды такая встреча была устроена и Бобкову, который на что-то подвигнул-таки Стариков.

Чем дальше от города, тем власть Стариков сильнее, всеохватнее.

Все вместе заходим в комиссионный магазин и поражаемся обилию и качеству звуковоспроизводящей и звукозаписывающей аппаратуры. Ничуть не хуже, чем в Москве, уверяют знатоки. Оно и неудивительно при 12-то тысячах рублей за килограмм золота — есть кому все это покупать и продавать.

Явный признак благосостояния — высота и качество забора вокруг дома. Один мы не удержались и обследовали повнимательнее, приблизительно определили высоту — около четырех метров.

И снова — Управление. Снова сводки, справки, сообщения агентуры, перехват телефонных разговоров, почтовых отправлений, составление аналитических документов, возня в картотеках и старых делах оперативного учета. Каждый день из кусочков мозаики складывалась картина того, что здесь происходило и могло еще произойти. Каждый день вечером в Центр отправлялась шифровка по результатам сделанного, выясненного, спланированного.

Везде в гостинице слышно радио. Если его выключить в номере, доносится из коридора — дежурная по этажу слушает, любит, чтобы громко. В основном народная музыка. Валера вслух мечтает записать часа полтора на квадрофонию и пустить воспроизведение на полную мощность в камере, куда посадить представителей местных властей, которых мы наблюдаем в столовой.

Здешнего партийного босса никто из нас не видел. Помнится, у него была какая-то простая русская фамилия. Через пару-тройку лет в Москве наткнулся на некролог в «Правде» — скончался после болезни. Начал читать, чувствую — несуразица. Родился тогда-то и там-то, учился, в таком-то году вступил в КПСС, в таком-то — назначен Первым секретарем обкома Чечено-Ингушетии… Стоп, тут что-то не так. Подсчитываю: в КПСС вступил в 40-летнем возрасте и через два года — Первым секретарем? Хотя бы и в Чечено-Ингушетию? Опечатка, что ли? Такого ведь не бывает!

При случае расспрашиваю одного из сослуживцев, с которым вместе были на «подавлении путча».

— Ну, старик, да это же было всем известно еще в Грозном. Как же тебе-то никто не рассказал? Был это скромный инженер, да женился на дальней родственнице Самого… Ну, быстро в партию пропихнули, а дальше что с ним делать? А в Чечено-Ингушетию его с младой супругой. Наверно, лучше места не нашлось, а может, покойный был создан для работы именно там…

Действительно, может быть и так.

Выходных, конечно, не бывает, работаем часов по 12. Но в одно из воскресений Евгений Семенович, спросив разрешения у Н., посылает нас на пару часов в местный краеведческий музей: «Сходите, хоть немножко отвлекитесь». Идем, человек десять.

Музей маленький, очень бедный, но опрятный. Народу, кроме нас, никого. Единственный запомнившийся экспонат — бешмет (или черкеска — всю жизнь путаю) Махмуда Эсамбаева. Он, оказывается, родом из этих мест, о чем гордо сообщает надпись под красочным нарядом горца.

Грязноватыми однообразными улицами возвращаемся в Управление. Снова за бумаги. Читая их, пытаюсь понять, а чего, собственно хотела толпа на площади? Об этом нам, между прочим, ничего не рассказали… «Сепаратистские лозунги», «территориальные притязания», «сеяли национальную рознь» — вот штампы, которые были выданы как исходные данные для нашей работы. Мы продолжаем собирать материалы, но обобщают их другие — группа из нескольких человек во главе с Курицыным. Это они каждый вечер составляют телеграмму в Центр. Только они, складывая кусочки мозаики, видят всю «картинку». Да видят ли? И нужна ли там, в Центре, действительная картина происходящего? По некоторым косвенным признакам догадываюсь, что нужна не всем и не такая, какой она является на самом деле.

Вечером, под душем, пытаюсь не слышать доносящиеся из коридора завывания радио. У меня начинает складываться свое мнение о том, что здесь происходит, и происходит давно.

Родовой строй. Целый народ оказался бездомным. Влияние и власть Стариков являются «вещью в себе» и служат только для сохранения самих себя — влияния и власти. Никаких перемен в пределах этой крошечной страны Старики осуществить не в состоянии. Кроме того, они жизненно заинтересованы именно в сохранении вековых обычаев, религиозных установок, в отсталости и невыносимой серости существования окружающих. Словом, всего того, что обозначается эвфемизмом «местный колорит»… Официальные местные власти — отбросы номенклатуры, они глубоко презирают местное население и в ответ получают не меньшее презрение и ненависть.

У Москвы то ли руки не доходят (а до чего они у нее доходят — до Праги?), то ли ее вполне устраивает существующий расклад: нефть и нефтепродукты поступают из Грозного вполне исправно, а на остальное наплевать?

Размещенные здесь войска мгновенно пресекают любые волнения. Каждый раз, когда эти волнения заканчиваются, все остается по-прежнему. Выхода из создавшегося положения не видит никто: нельзя выселить из Пригородного района осетин — да и куда? Нельзя расселить однажды уже выселенных ингушей где-либо еще. Нельзя в одночасье цивилизовать эту страну, оставшуюся на родовом уровне развития.

Видимо, подсознательно все принимают кажущееся единственно правильным решение: сохранять как можно дольше статус-кво, чтобы все было, как прежде.

Через неделю получаем информацию о том, что и в других городах — Нальчике, Орджоникидзе — тоже неспокойно. Часть нашей группы разъезжается по области, и мы начинаем получать информацию от товарищей с мест. Ничего особенного, все то же самое, только помельче и пожиже.

В один из вечеров возвращаемся с Валерой из Управления пораньше, и он рассказывает, как попал на работу в КГБ.

Москвич из интеллигентной семьи, он случайно (об этом — конфузясь) стал маленьким комсомольским чиновником. Маленьким, но очень старательным, исполнительным и даже верящим в нечто этакое. И угодил в очередной комсомольский набор на стройки то ли коммунизма, то ли социализма, то ли чего-то еще очень хорошего.

Валерина стройка оказалась атомным заводом у черта на куличках — он так и не назвал мне город, где она находилась, эта «стройка». Там все уже давно было построено — и бараки для зэков в лагере рядом с городом, и казармы для внутренних войск, и циклопические сооружения самого завода, на котором делалось что-то атомное, но Валера так никогда и не узнал, что. Было известно, что существует опасность радиоактивного поражения, имелась система индикаторов и проверок на облучение, проводились многочисленные профилактические мероприятия. Зэки работали на самых опасных участках. Иногда у них появлялся шанс сократить пребывание за проволокой.

Валера рассказал об одном таком случае.

Лопнул какой-то трубопровод. Началась утечка радиоактивной жидкости. Несколько цехов были немедленно оцеплены охраной, людей оттуда быстро выводили и везли прямо в профилакторий — выяснять, сколько кто «схватил» рентген.