Две сестры - Жорж Санд

отражавшаяся в пруду, мимо которого она проходила, по-видимому, сильно занимала ее. Я посторонилась, чтобы дать ей пройти, но она остановилась, узнала меня и заговорила:

— Здравствуйте, мисс Оуэн, наконец-то я вас вижу. Долго же вы не являлись поздравлять меня. Но я не сержусь на вас и принимаю ваши поздравления. Чего вы желаете? Я готова исполнить вашу просьбу.

Я поняла, что она воображает себя королевой, и поклонилась ей молча. Но она удержала меня, воскликнув:

— Зачем вы бежите от меня? Вы мне изменяете? Да, все изменяют той, которая вон там!

И при этом она театральным жестом, со сверкающими глазами, указывала на свое отражение в пруду.

Я никогда не боялась страдальцев. Я взяла ее за руку, отвела от пруда и сказала:

— Та, которая вон там — простое отражение, мечта. Вы же не королева, а m-lle д’Ортоза, которой никто не думает мстить.

— Ни даже вы? — проговорила она, приходя, по-видимому, совершенно в себя. — Вы вышли замуж за Абеля? Вы счастливы?

— По крайней мере, я спокойна. Замуж я не вышла.

Она закрыла лицо обеими руками. И так как, по-видимому, она совершенно забыла о моем присутствии, я хотела пройти далее. Она была не одна: в нескольких шагах от нее за ней следовала горничная.

— Побудьте со мной еще немного, — проговорила она таким умоляющим голосом, что слушать было больно. — Если бы вы знали, как тяжело быть одной! Сжальтесь надо мной. Посмотрите, ведь я постоянно одна; все меня избегают, меня боятся. Должно быть, я была зла, — но разве нельзя извинить мне припадок горячечного бреда? Ведь с вами я не была зла, не так ли?

— По крайней мере, я этого не помню, — отвечала я. И боясь, чтобы воспоминание о ее страшной вине предо мной не вызвало нового припадка, я удалилась.

Проходя мимо горничной, я вполголоса спросила ее, считает ли она свою госпожу совершенно помешанной.

— Нет, — отвечала мне горничная, казавшаяся женщиной толковой и порядочной. — Сегодня барышня устала с дороги, оттого ей и не по себе. Но она наполовину уже выздоровела и может выздороветь совсем, если только сама захочет.

На другой день, гуляя в моем парке в Мальгрету, я совершенно неожиданно столкнулась нос к носу с m-lle д’Ортоза, которая сидела на скамье, погруженная, по-видимому, в задумчивость. Я тихонько подошла к ней и взяла ее за руку. Она взглянула на меня с изумлением, как будто позабыв, где она. Потом, после минутного столбняка, испустила слабый крик и бросилась в мои объятия, рыдая. Нельзя было равнодушно слышать эти рыдания. Я сказала ей несколько задушевных слов и поцеловала ее в лоб. Она бросилась к моим ногам, судорожно прижимала к груди мои колени и вдруг упала без чувств.

В ту же минуту из-за кустов показалась горничная и помогла мне привести ее в чувство. Мы отвели ее в гостиную, и я уложила ее на диван. Горничная сказала мне, что надо уговорить ее что-нибудь поесть, так как болезнь ее теперь главным образом проявляется отвращением к пище. Мне удалось убедить ее принять пищу, и мало-помалу она пришла в себя.

— Добрая моя Клери, — обратилась она к горничной, — теперь мне лучше. Оставь меня одну с мисс Оуэн. Мне нужно с ней поговорить. Ты видишь, как хорошо она меня приняла, — а ты еще боялась, что она не узнает меня и не захочет меня видеть! Она не то, что другие — она понимает и жалеет меня.

Когда мы остались с ней с глазу на глаз, она заговорила:

— Какой контраст между нами. С одной стороны — разум, доброта, терпение; с другой — жестокость, безумие и жгучая ревность! Потому что — знайте же все, мисс Оуэн, — я ревновала вас до ненависти. Мне было мало того обаяния, которое я имела для Абеля, я хотела его любви и чувствовала, что не могу ее у вас отнять. Досада моя дошла до того, что я предлагала ему выйти за него замуж, но он мне грубо ответил: «Я готов быть вашим любовником, но вашим мужем — никогда! Мое слово уже дано, и я не возьму его назад». Так мы и расстались. Клянусь вам, я и по сию минуту так же чиста, как в тот день, когда, помните, сказала вам, что я так же чиста, как вы.

— Нет, m-lle д’Ортоза, — возразила я ей со строгостью, которую считала ее в силах перенести, — вы ошибаетесь. Я чиста от ненависти и ревности, вы же — нет, как вы сами сейчас сознались. Вы должны принять мое прощение. Покажите же, что у вас осталось достаточно благородства и прямодушия, чтобы принять его без горечи и без унижения. Что же касается вашего прошлого, то вот мое мнение о нем: вы хотели играть роль, которая свыше сил человеческих, и она вас разбила. Не играйте же ее более. Говорят, что вы были помешаны, но я этому не верю. Разочарования, которые вы сами же себе приготовили, причинили вам припадки безумного отчаяния — вот и все. Бросьте же ваши химеры, взгляните на жизнь так, как она есть. Молодость и красота скоро вернутся к вам, тогда вам снова можно будет выбирать. Выходите тогда замуж за человека, равного вам, и которого вы могли бы уважать, и позабудьте всех других. Оставьте эту шумную сцену большого света, на которой вы имели такой блестящий успех, кончившийся таким страшным падением. Вы там уже позабыты. Если об вас и вспоминают, то только для того, чтобы избегать встречи с вами. И это не потому, что вы были больны, что ваша свадьба расстроилась, а просто потому, что вы были побеждены, и что вы более не внушаете страха. Свету некогда заменять свое прихотливое пристрастие нежной заботливостью. Он интересуется только тем, что его удивляет. Вы были для него неизвестной величиной; теперь же вы не более, как обманутая и разбитая женщина, каких много, и у него ничего для вас нет, кроме улыбки сострадания, а много ли стоит улыбка, за которой не следует слеза?

Она слушала меня, уставив глаза в землю и скрестив руки на коленях, внимательная и спокойная, точно ребенок, слушающий уроки матери. Когда я закончила, она снова опустилась передо мной на колени и проговорила:

— Спасите меня, продержите меня у себя еще несколько дней. Я чувствую, что вы возвращаете мне рассудок и волю. Ваша сестра ненавидит меня и должна радоваться моему несчастью. Но она теперь