Две сестры - Жорж Санд

Я не колеблясь воспользовалась этим случаем, чтобы порвать с Абелем окончательно. Я отправилась в Реймс одна и показала Нувилю письмо m-lle д’Ортоза.

— Это, — сказала я ему, — было последним ударом, довершением моего позора. Теперь, друг мой, я не хочу ни ненавидеть, ни презирать его. Он навсегда останется для меня дорогим воспоминанием, но я никогда его больше не увижу, и если вы попытаетесь изменить мое решение, я подумаю, что вы больше меня не уважаете.

Нувиль склонил голову и не пробовал оправдывать Абеля. Он был очень дурного мнения о m-lle д’Ортоза и считал ее лицемеркой и женщиной легкого поведения, в полном смысле слова. Он и прежде догадывался о ее отношениях к Абелю и не верил в их платоничность. Мне пришлось даже заступиться за нее в том смысле, в каком только и можно было за нее заступаться, т. е. признать в ней большое самообладание, большое умение делать зло, не выходя из пределов, начертанных ей ее честолюбием.

Нувиль признался мне, что, прося у меня свидания, он еще надеялся спасти своего друга от этого последнего искушения. Но узнав о жестоком удовольствии унижать меня, которое m-lle д’Ортоза себе предоставляла, он понял, что таких поруганий я дальше сносить не могу, и дал мне слово, что объявит это и Абелю. Я возвратила ему конверт с высушенной травкой; разрыв был окончательно совершен.

Еще две недели спустя он написал мне:

Абель уехал в Италию. M-lle д’Ортоза в Париже и готовится составить блистательную партию. Ваше решение было жестоким ударом для Абеля, но он его понял. Забудьте его, если можете. Если же вы еще вспоминаете о нем иногда, простите его в глубине вашего сердца. Он жестоко искупит свои ошибки и никогда не утешится в утрате своего счастья. Я его знаю.

После того, как жертва была совершена, мне казалось, что я никогда не оправлюсь от этого удара. Все во мне было разбито. Но мне некогда было думать о самой себе. В наших окрестностях началась эпидемия, и на моих руках оказалось множество больных. Так как болезнь свирепствовала преимущественно между детьми, то я поселилась в особом павильоне, чтобы не занести заразу к нам в дом, и все свое время посвятила несчастным.

Я надеялась, что после того, как я принесу другим всю ту долю пользы, какую в силах была принести, настанет мой черед, и я умру, исполняя свой долг и не прибегая к такому малодушному средству, как самоубийство. Но смерть не захотела меня взять, и, сознавая себя полезной, я стала чувствовать себя сильнее. Да и что такое, в самом деле, несколько лет, прожитых без счастья? Ведь это, во всяком случае, лишь очень небольшой срок для того, чтобы исполнить все, что нужно исполнить в жизни; жаловаться и отдыхать некогда.

Когда миновала эпидемия, я снова вернулась в свое семейство. В настроении моей сестры произошел за это время какой-то перелом. Я узнала от нее, что во время моего отсутствия судьба отомстила за нее г-же д’Ортоза. Блестящая партия, в которой гордая испанка была так уверена, и о которой она уже успела всех оповестить, расстроилась. Причин этой неудачи никто хорошенько не знал, но поговаривали, что дело оборвалось круто, даже скандально. Добавляли, что она вынесла после этого тяжелую болезнь, от которой ей долго не оправиться, и последствия которой, быть может, навсегда удалят ее от удовольствий шумной светской жизни.

Ада с таким злорадством рассказывала об этом несчастии, что мне стало страшно за нее. Я боялась, чтобы она не сделалась злой и завистливой.

— Успокойся, — сказала она мне, — мне нечего завидовать ее успехам. Стоит мне захотеть, и я буду иметь их вволю, да еще не такого двусмысленного свойства, каковы были ее успехи. Я не буду так безумно честолюбива, как она, и потому вернее достигну более прочного положения. Ее несчастье послужило мне уроком. Она хотела видеть всех мужчин у своих ног. Я же буду добиваться только одной победы, и эта победа от меня не ускользнет. Я было вздумала оспаривать у нее Абеля, которого, так же как и она, не любила и вовсе не желала сделать своим мужем. Ее влияние просто немножко развратило меня. Но теперь она ни для кого опасной быть не может, и я избавлена от ее влияния. Я сумею распоряжаться своей собственной волей и направлю ее на дело, ты сама увидишь. Только надо, чтобы и ты мне помогла. Ты в таких годах, что можешь служить мне дуэньей в свете. Я хочу, чтобы ты повезла меня в Франбуа. Свет у нас тут близехонько под рукой, и я хочу занять в нем подобающее мне место.

Она так упорно настаивала на этом требовании, что как ни мало отец и я сочувствовали ее планам, пришлось уступить ей.

Леди Госборн была добродушная, очень недалекая женщина, любившая шумные удовольствия света, ровно ничего в них не понимая. Единственной целью ее жизни было хорошо принимать гостей и делать свой дом блестящим; сын разделял ее вкусы. Шум праздников, которые у них не прекращались, походил на опьянение, но, в сущности, то была лишь какая-то бестолковая суматоха, и, что всего смешнее, на эту суматоху тратились самым методичным образом сумасшедшие деньги. Леди Госборн была очень аккуратна, и с чисто английской важностью (потому что, воображая, что она очень много веселится, она никогда не улыбалась) тщательно, с неутомимой деятельностью распределяла неожиданные увеселения, непрерывно сменявшиеся в ее замке. Каждый год она приезжала в один и тот же день в Франбуа, и точно так же уезжала оттуда. В Париже она проводила известное число недель, в Лондоне — определенное число месяцев, и никогда ни на один час не расстраивала заведенный порядок своих путешествий и занятий. Она была ровно настолько сострадательна и делала ровно настолько добра, чтобы окрестное население смотрело на ее суетные траты, как на честь и на благодеяние для всего околотка. Таков уж предрассудок бедняков: они верят, что роскошь богатых кормит их, потому что никогда не думали о том, во что она им обходится.

За всем тем леди Госборн, благодаря своему полнейшему умственному ничтожеству, спала сном праведника. Она постоянно отыскивала какую-нибудь новую интересную личность, которая могла бы придать блеск и оживление ее гостиным. С той поры, как звезда m-lle д’Ортоза померкла, она обратила внимание на мою сестру. Она приехала за ней, «чтобы ее похитить», как она выразилась. Ада со своей