Причастие мёртвых - Наталья Игнатова

— Но он боится солнца!

— И это тоже не делает его вампиром. Разве сеньор Сплиттер похож на мертвого? Он выходит по ночам, но он не охотится на людей, и не пьет их кровь.

«Пьет! — метнулась отчаянная и страшная мысль, — он пьет кровь из людей!»

— Ты не знаешь, — сказала Берана вслух. — Никто не знает.

Ей хотелось не говорить, а кричать, хотелось удариться в слезы и топать ногами. Орать: «он укусил меня! Он пил мою кровь! Прямо здесь, на виду у всех, на виду у охраны, и никто меня не защитил! И я сама сняла крестик!» Это было правдой — ее никто не спас, все видели, и никто ничего не сделал. От этого становилось еще страшнее. Вампир мог сожрать ее, и даже Мигель не стал бы ее спасать, она бы так и умерла у всех на глазах.

Но хуже всего было то, что сказать: «он пил мою кровь» не получалось. Она даже не пробовала. Не сумела бы. При одной мысли о том, что она тогда чувствовала… Господи, прости и спаси ее грешную душу! При одной мысли о том, как это было, хотелось только одного: чтобы вампир сделал это снова. И рассказать Мигелю — нет, невозможно. Так стыдно, что язык отнимается. Так ужасно стыдно, что лучше умереть.

Берана не собиралась умирать. Девять лет из восемнадцати ее пытались убить, так или иначе, в разных обстоятельствах, разными способами. И она выжила не для того, чтобы мертвец высосал ее кровь своим мерзким холодным ртом.

Рот был не мерзкий. Прикосновение холодных губ бросило в жар. И этот жар Берана ощущала всякий раз, как вспоминала о вампире.

Мертвецкое колдовство. Все они колдуны. Кто еще может встать из могилы после смерти? Он заколдовал ее, зачаровал, подчинил себе. Они так и делают — все они. Во всех книгах об этом написано. За прошедшую с той ночи неделю Берана прочла о вампирах все, что знакомые студенты смогли вынести из библиотеки академии. Еще была библиотека ратуши, открытая для всех, но там нашлись только романы, а ее сейчас в дрожь бросало от того, что кто-то мог писать про вампиров для развлечения. И тошнило при мысли о том, что кто-то это читал.

Хотела бы она, чтобы ее тошнило при мысли о вампире, пившем ее кровь!

В книгах из академии о вампирах писали разное. По правде сказать, там писали столько разного, что Берана почти сразу запуталась. Сначала ей казалось, что книжки друг другу противоречат, потом она уже не была уверена, так ли это. Пробовала возвращаться и перечитывать, сравнивать, но ученые пишут так сложно, что не понять, опровергают они друг друга или подтверждают, просто другими словами. Берана все равно прочла книги. От первой до последней. Узнала о вампирах много, но получалось, что почти ничего, потому что очень мало могло бы пойти на пользу. Кроме одного — главного. Чтобы избавиться от чар вампира, его надо убить. Насовсем.

В этом авторы книг сходились, так же как и в том, что вампиров убивает огонь. Остальное пришлось додумывать самой.

Берана не колебалась ни секунды. Как только ясно стало, что спасение в убийстве, она начала искать возможность убить. Это было привычно. И правильно. Самый верный способ избавиться от опасности — уничтожить ее. На Тарвуде думали иначе, тут была Стража и законы, которые запрещали убивать. Но на Тарвуде все равно убивали. Так же, как везде. Просто в других местах, где довелось побывать Беране, меньше беспокоились о том, чтобы спрятать трупы.

В этом смысле с вампиром должно быть проще: он превратится в пыль. А пыль, кстати, стоит больших денег. Кое-кто в Порту платит золотом за всякие такие штуки. Берана приносила в эту лавку собранные на Драконьем плато чешуйки виверн. Каждая стоила серебряный, а собрать за один выход можно было штук двадцать. В таверне она за неделю зарабатывала меньше, чем за одну вылазку к вивернам. Один раз ей удалось добыть яйцо, и деньги, вырученные за него не кончились до сих пор. Правда, Мигель тогда узнал, что она бывает на Драконьем плато, и взял с нее обещание никогда больше туда не соваться. Но вампир-то не виверна. Его можно убить, на его смерти можно хорошо заработать… надо только правильно донести эту мысль до тех, кто сумеет с ним справиться.

Берана и сама могла бы справиться. Раньше. Но не сейчас. Сейчас при одном взгляде на вампира, когда он проходил через зал, здороваясь со знакомыми, улыбаясь незнакомцам, она чувствовала лишь желание снова ощутить… это. Чем бы оно ни было. Она хотела, чтоб он снова укусил ее.

Выстрелить в него? Ударить ножом? Пробить сердце осиновым колом? Господь Всемогущий и святая Тереза, да она бы рада, но не поднимется рука! Окажись она с ним лицом к лицу, и все, на что ее хватит, это снова подставить ему шею.

Нельзя смотреть ему в глаза. Нельзя разговаривать с ним. Нельзя подходить слишком близко. Нельзя позволить коснуться себя. Эти правила уже не для нее, она зачарована, проклята, она уже совершила все мыслимые ошибки. Он прикасался к ней, он был к ней ближе, чем любой другой мужчина, он с ней разговаривал, и она смотрела ему в глаза. Синие глаза, подведенные черной краской, как у какой-нибудь шлюхи в Порту. У него кожа гладкая, как у девчонки, накрашенные глаза и дурацкое имя. От него ничем не пахнет, он холодный, он мертвый. И он очень красивый. Фарфоровый мальчик.

Нужно убить его, пока мысли о нем не съели изнутри. Нужно убить, пока он не убил сам.

Из двух недель прошло десять дней. Десять дней, доверху заполненных делами, новыми знакомствами, поисками, исследованиями, подготовкой подступов к Виго. Тот уже знал, что Заноза хочет встретиться с ним. Они уже виделись на нейтральной территории, в Милане, у общих знакомых. Были представлены, расстались вполне довольные друг другом, и Заноза получил приглашение заходить в гости запросто, как водится между добрыми знакомыми.

Никаких дайнов, ни с той, ни с другой стороны. Только личное обаяние. Уж чего-чего, а этого предостаточно. Заноза рисковал, соглашаясь на личную встречу, знал, что рискует: Виго мог уже войти во вкус власти, мог привыкнуть брать то, что захочется, и мог попытаться использовать какой-нибудь из своих дайнов, чтобы повлиять на него. В этом случае, пришлось бы стрелять, и не факт, что тридцати шести пуль хватило бы, чтоб угомонить вожака стаи, связанной Сентальдолашем. Были, конечно, еще две запасные обоймы, но, как ни посмотри, а стрельба в гостях, да еще и очередями, всегда создает проблемы. Хасан говорил, что в общественных местах вообще нельзя стрелять, надо пользоваться ножом или, в крайнем случае, саблей.

В первый раз он это сказал после того, как Заноза забросал гранатами холл художественной галереи в Риме, и за тот случай до сих пор было стыдно. Полуотрубленная рука не оправдание отключившимся мозгам, так же как отключившиеся мозги — не оправдание двум уничтоженным статуям и одной старинной фреске. Но во второй раз Хасан сказал, что нельзя стрелять в общественных местах после стычки в вампирами в Опера Гарнье. И тут он был… нет, прав, конечно, просто никто же не ходит в оперу с саблей. Уже давно. Уже больше ста лет. Не принято это. И Хасан сам тогда тоже стрелял. Что еще делать с теми, кто пытается применить дайны власти, если под рукой только пистолеты?